Копыта глухо врезались в еще мягкую после дождей землю, лошади всхрапывали, роняли слюни, позвякивало притороченное к седлам и висящее на поясах оружие. Копья смотрели вперед, острыми жалами отыскивая вожделенную добычу…еще ближе, еще! Я не могу ударить с этого расстояния, степняки как щитом прикрыты толпой перепуганных людей!
— Лежать! — кричу я во всю глотку, усиливая голос потоком воздуха. Эффект такой, как если бы я крикнул в микрофон громкоговорителя — Всем лечь!
Поняли. Наконец-то, поняли! Толпа голых людей брякнулась наземь, открывая мне простор для маневра. Теперь — пора!
И я ударил. Всей мощью своего мутировавшего мозга, всей накопленной магической энергией, все яростью ненавидящей души!
И это было страшно. Невидимое лезвие прошлось по строю изготовившихся к атаке степняков, разрубая их пополам, разрывая, разбрасывая в стороны, как изломанных кукол, как щепки после удара лесоруба! Мне жаль только лишь лошадей. Они за что страдают? Что они сделали плохого, за что им такие страдания? Лошадиное ржание, даже не ржание, а визг несчастных искалеченных и умирающих животных, людские крики, стоны, проклятия, лязг металла, и…вонь. Мерзкая, смесь запаха крови и внутренностей. Запах, который я еще не забыл. И уверен, мне его забыть не дадут.
Лезвие из уплотненного воздуха с каждым метром пройденного пространства теряло свою силу, и если первые ряды были рассечены на куски, то те степняки, что были позади, в большинстве своем остались живы — с поломанными руками, ногами, ребрами.
Уцелела небольшая группа всадников позади — человек пятьдесят, не больше. Их ударило уже «остывшей» волной, но и они остались в седле, и лошади устояли на ногах, только присели на задние и подались назад.
— За мной! — крикнул я — Пусть пешие добивают!
Кендал обернулся к сигнальщику, тот издал переливчатый свист из свистка, висящего на шее, и латники разом подняли щиты и неспешным шагом, не разрушая строя пошли вперед. Не зря отрабатывали маневры все эти месяцы — под дождем, матерясь, шипя, мокрые, злые как голодные мыши. Зато теперь наше войско выглядело настоящим римским легионом.
Конь вытянулся в струну — грива по ветру, копыта бьют в землю, мышцы ходят ходуном! Я привстал на стременах, и упорно посылаю вперед своего жеребца — не пятками, нет, и не шпорами (боже упаси!). Я прошу, я требую у него: «Скачи! Быстрее! Еще быстрее!» — и вливаю в мышцы коня магическую энергию, поддерживающую, усиливающую энергию, стирающую усталость. Конь немного застоялся в конюшне за эти месяцы «дождевого сезона», но он здоров, сыт, а с помощью магии может творить чудеса. И он творит. Я вырвался вперед, обогнав всех моих приспешников, и без труда настиг быстрых, ловких, но не таких быстрых как мой жеребец степных коняшек.
И снова ударил магией! Что есть мощи! Так, что из моих ноздрей от перенапряжения закапала кровь!
Будто великан вздохнул. Ахнуло, поднялась пыль, закрутился огромный вихрь, поднявший в воздух сухую траву, куски дерна, ветки кустарника, и что-то красное, бесформенное, то, о чем сейчас не хотелось даже думать.
Я придержал коня, чтобы не въехать в дождь из падающих на землю предметов, а потом повернул его к замку. Делать там было нечего. Никого из убегавших не осталось в живых. А я не хотел видеть то, во что они превратились. И опять же — мне было жалко только их лошадей. Люди…хотя разве это люди? Степняки жалости не были достойны.
— Соберите оружие и припасы — то, что можно собрать. Лошадей разделайте, снесите мясо в ледники. Я потом зайду, заморожу. Мясо нам очень пригодится. Трупы в реку. Иначе болезни начнутся. Одежду со степняков тоже заберите — оденете горожан. С ними — все как обычно.
Кендал молча отсалютовал, а я поехал к замку, не глядя на то, как добивают раненых степняков, и стараясь не слышать, как Кендал приказывает добивать умело, не портя одежду лишними дырами. Да, я умею эффективно убивать, но кто сказал, что мне это может нравится?
Отец встретил меня во дворе. Сам, лично принял у меня поводья жеребца, и видя мое состояние, тихо сказал:
— Иди умойся, у тебя все лицо в крови.
А потом добавил, глядя на меня странным, долгим взглядом:
— Горжусь тобой, сынок.
А я вдруг подумал о том, как причудливо закручивается судьба. Только недавно я был позором своего отца, никчемным его отпрыском, ничтожным и ни на что не годным «ботаником». И вот я вдруг стал орудием главного калибра. И гордостью Клана. Только почему это меня не радует? Почему в душе такая горечь и опустошение?
И я побрел в свои покои, усталый, выжатый, как лимон. Как бы мне хотелось просто выращивать красивые экзотические цветы! Огромные сливы, каждая с мой кулак! И травку, которая вылечивает самые страшные болезни. По-моему это гораздо более достойное занятие, чем убийство, только вот почему-то в истории остаются только те, кто убивает, как дышит. Но редко люди вспоминают врачей, спасающих жизни, врачей, без которых не может жить ни одна цивилизация. Парадокс — без военачальников жить можно, а ты попробуй, проживи без лекаря! Хотя…что тут парадоксального?
* * *
— Папа! Папа пришел!
Пушистое существо взлетело мне на грудь, прыгнув прямо с загривка черного, как смоль зверя. Зверь сверкнул глазами, и на его морде явственно проявилась улыбка.
— Папа! Хе хе. брат, ты…папа!
— Может быть, может быть… — я рассеянно погладил мурчащее белоснежное создание, и перед глазами вдруг возникло лицо девушки, с которой я встречался в своей молодости. Я тогда учился в спецшколе в Подмосковье, а она жила рядом, в небольшом городке-сателлите столицы. Красивая девушка…брюнетка с короткими волосами. Небольшого роста, не худая и не тонкая, умненькая, начитанная, и вообще — имеющая свое мнение по любому вопросу. Но не навязывающая это самое мнение. Мы занялись с ней сексом после пятого свидания. Абсолютно случайно, на речушке, в кустиках на пляже. Целовались, обнимались, и вдруг…сам не понял, как это получилось — бах! И все тут. Она была девственницей.
А через несколько месяцев мы расстались. И я ничего не мог ей сказать — кто я такой, чем занимаюсь, и куда меня направили. Просто исчез, да и все тут. Паскудно вышло, точно. И кстати сказать, мы ведь с ней не предохранялись, а значит…значит, что где-то на Земле может бегать моя копия. Если только Танечка не решила избавиться от нежелательного «довеска».
Грустно. У меня могла быть семья, могли быть дети. Но я все это променял на опасность, на кровь, на жалованье, на которое яхту точно не купишь. На службу Родине, которую я любил больше, чем себя. Впрочем — как и большинство моих сослуживцев. Других в нашу службу и не принимали.
С тех пор у меня было много женщин, красивых, и не очень, брюнеток и блондинок, белых, черных, желтых и даже красных. Но Танечка всегда останется вмоем сердце. Надеюсь, как и я — в ее.
— Тебе не поздно завести семью, брат! — громыхнул в голове голос Уго, который слышал все, о чем я думаю. Ей-богу придется учиться выставлять защиту! Я не эксгибиционист, потому мысль о том, что твои мысли и ощущения считывает некое существо, пусть даже и любимое, абсолютно не приводит меня в восторг. Надо же сохранять кое-какой интим, черт подери!
— Ты не сможешь держать стену беспрерывно — хихикнул в голове Уго — Ты во время случки расслабляешься, и у тебя вообще никакой защиты нет!
— Тьфу! Не случка, а занятие сексом! — выругался я — Сколько раз тебе говорить?! Случка только у животных, а мы люди!
— Разве есть какая-то разница? — усмехнулся Уго, явно намереваясь углубиться в философские дебри, и я тут же пресег его поползновения. Мне было не до того.
— Все! Хватит философии! Давай, рассказывай, что видишь в яйце!
— Положи руку на меня, брат. И не отрывай ее, пока смотришь. И ты сам все увидишь.
Я помедлил…почему-то внутри все сжалось и заледенело. Сам не знаю — почему. Боюсь? Неужели боюсь?! Чуждые существа из невероятно далекого прошлого…коснуться из сущности? Не опасно ли это?
