— Вера? Вера хитрая. В какого—то бродягу Иисуса Христоса, коего тамошние людишки, за его доброту, на перекладине распяли. Причем с одобрения его же отца. Окромя того рассказывают и про мать этого Христа. Дескать зачала его непорочно, от голубя белого, на окно её севшего. О как!
Сотник раскраснелся от вина, говорил в охотку. Незнакомец слушал внимательно, согласно покачивал головой.
— Однако, — продолжал Извек. — Такая оказия, помнится, и в наших краях случалась. Был у нас в дружине один бывалый вой, Ледогором звали. Силы нечеловеческой, одним ударом быка валил. И пока он на ратном поле кровь проливал, не свою, конечно, а басурманскую, жена его от скуки ребёнком обременилась. Тоже видать непорочно, от голубя какого — то. Так вот воротился Ледогор из похода, подивился на это чудо и неделю от удивления не просыхал. А потом выловил этого голубя, да изломал птахе весь клюв, только перья летели. Больше этот голубок ни к кому летать не будет.
Извек перевёл дух, не спеша приложился к чаше.
Хозяин улыбнулся рассказу, долил гостю вина.
— Как, говоришь, новому богу имя?
— Иисусом кличут, а по батюшке Христос, — ответил Сотник, почесал русую бороду и хмыкнул чужеземному имени. — Осталось к нам до кучи и Алоха приволочь, чтоб уж полный кишмиш в головах был.
Хозяин забулькал кальяном. В задумчивости прикрыл глаза, меж бровей пролегли глубокие морщины. Когда в воздухе растаяло третье сизоватое облачко, медленно кивнул.
— Да, припоминаю, был такой Иисус. Приходил к нашим волхвам учиться. Лет десять донимал, что да как, где правда, где кривда, что есть панацея, а что яд. Только поучили его волхвы, поучили, да прогнали палками. Бестолков уж слишком. Всё, что можно и не можно, перевирал. Ни рожна из наук так и не понял. Ты ему одно талдычишь, а он всё по — своему переиначивает. Там где и так ясно, он всё с ног на голову перевернёт, запутает, да ещё кучу объяснений навыдумывает. Там же где надо причины и следствия запомнить, всё мимо ушей пропускает, мол, кому надо пусть и так поверит. Умишко — то хиленький, да и телом слабоват.
Хозяин выдохнул клуб дыма и задумчиво добавил:
— А народишко его, в ту пору, молился Яхву. Был у Белобога такой ученик, тоже так себе, ни рыба, ни мясо. У них видать все такие: и хитрые, и пронырливые, да бестолковые.
Извек поперхнулся вином. На собеседника уставился, как на блаженного.
— Уважаемый, ты ничего не путаешь? Эт когда ж такое могло быть?
— Веков восемь тому. Может девять, разве точно упомнишь. Мне времён считать незачем, что в том проку. Это поначалу в диковинку было, а на пятнадцатой сотне надоедает.
— Постой, постой! — забормотал Сотник, тряся головой. — Вижу не врёшь, да и незачем. Знаю, есть на свете долгожители, но десять веков… о таком ни разу не слыхал.
— Да слыхал ты всё, — устало ответил незнакомец. — Про меня любая собака слыхала раз по сто. А то и больше, ежели с детства считать.
— Так как же тебя звать — величать?
— Кощеем меня кличут. А до того Кошмой звали, а ещё раньше… ну, то уже не помнят.
Извек вмиг протрезвел. Волосы на голове зашевелились, стараясь выбраться из под плетёного кожаного ремешка. За спиной, возле бадьи с овсом глухо ухнуло. Извек медленно повернулся на звук и встретил стеклянный взгляд Ворона. Конь чёрной статуей сидел в хрустальном фонтанчике, нижняя челюсть отвисла, уши торчали в стороны.
— Чахлык Нэвмирушший, — пробормотал Сотник. Губы одеревенели, но перепутавшиеся было мысли быстро разбирались по местам, и оторопь постепенно проходила. Кощей тоже глянул на обалдевшего коня, двинул чёрными бровями.
— А ты говоришь, что не слышал. Да успокойся, хлопец, я чту покон. Вы тут гости так что забудь про всё, ешь, пей, отдыхай.
Он вновь наполнил кубки. Извек взял свой, жадно глотнул, утёрся рукавом.
— Ну дела! Кому расскажи, что сам Кощей вина наливал… в морду плюнут и пошлют к Никите — словоблуду, врать учиться. А уж если поведаю, что… мой Ворон, своим задом, у Бессмертного хрустальный фонтан поганил… тут и дурачок — Шишига брехуном обзовет.
— А ты и не рассказывай, к чему язык трудить, коль не поверят — негромко проговорил Кощей и опять приложился к кальяну.
Сотник наморщил лоб, опустошил кубок, вперился в хозяина пристальным взглядом.
— Почтенный, так ты говоришь… сам этого Христоса видывал?
— И видывал, и слыхивал, и палю поперёк задницы, на прощанье прикладывал, дабы больше не вернулся.
— Так отчего ты его сразу не придушил, чтобы он дурью не маялся? До чего ж полезное бы дело сделал.
— Всех не передушишь, — вздохнул Кощей. — Думаешь, он один такой? Нет, человече! Свято место пусто не бывает. Всегда находятся те, кому своя же несуразность покоя не даёт. Вот и прут, как бараны, кто в боги, кто в оракулы, а кто в светлые князья…
За спиной послышались судорожные глотки. Отошедший от страха Ворон шумно хлебал из фонтана, изредка сплёвывая зазевавшихся рыбёшек.
Бессмертный невозмутимо продолжал:
— Веков через пять—шесть примчался ещё один хитрозадый, Мамед ли, Махмед, не помню. Тоже в ученики набивался, но оказался совсем… ни в зуб ногой — ни пальцем в небо. Того тоже спровадили, да он, сметливей оказался. Дабы не возвращаться домой, не солоно хлебавши, отправился в земли этого Иисуса. Добравшись, ходил и собирал то, что тот напривирал. Год слушал и записывал, год читал и переделывал, год обратно добирался. Наконец воротился с великомудрой книжицей, — Кощей усмехнулся. — Иудейскому Талмуду с ней и рядом не пылиться.
— Неужто так мудра? — не поверил Извек.
— Мудра ли, нет ли, не скажу. Но вывернута хитро. Хотя, раболепия, конечно, поменьше…
Сотник рассеянно кивнул, озадаченно потёр бороду, поднял глаза на Бессмертного.
— А скажи ка, почтенный, отчего так не кузяво вышло? Тебя послушаешь, так эти пришельцы в собственных портах путаются. Почему ж Светлые не совладали? Почто на нашу землю допустили? Видать, сильны те пришельцы? И почему друг с другом на ножах, если одним и тем же дышут?
Кощей раздражённо скривил губы, побарабанил пальцами по алмазным граням бокала. Наконец, со скукой в голосе, заговорил:
— А кто сильней? Князь, или псарь с конюхом? — он жестом остановил очевидный ответ и продолжил. — А когда князь на войне, в его опочивальню и псарь, и конюх повадиться могут. А повстречавшись в опочивальне, друг другу в глотку вцепятся, выясняя, кому из них хозяйничать. Светлым, тоже не сладко: у них порой как у вас, нос вытянут — хвост завязнет, хвост вынут — нос застрянет. Ну да что это мы всё о грустном? Поговорим о тебе.
