— Ну, вот видишь. На месте твои волосы. Давай-ка сделаем тебе причёску.
Я беру с тумбочки расчёску, присаживаюсь рядом с Машей и расплетаю ей косу. Волосы сухие и чистые, даже поскрипывают. Я расчёсываю их, пропускаю прядки между пальцами и не могу сдержать слёз. Маша заглядывает мне в глаза, вытирает мне щёки.
— Мама, ты что плачешь?
Не удержавшись, я притискиваю её к себе. Теперь, когда она больше не худышка, обнимать её одно удовольствие.
— Мама, а где папа и Ваня?
— Доченька, папа очень волновался, сильно переживал… Ему пришлось поставить успокоительный укольчик. Ваня сейчас сидит с ним. Ты с ними увидишься попозже.
— Сегодня?
— Конечно, сегодня.
Она осматривается, видит плакат на стене, плеер и диск. Спрашивает:
— Какой сегодня день?
— Двадцать седьмое сентября, Машенька. Этот день мы теперь будем праздновать, как твой второй день рождения.
Она округляет глаза:
— Ничего себе! Я помню, как мигали красные огоньки, и мне сильно хотелось спать… Я уснула на одном столе, проснулась на другом. Ни фига себе, какая долгая операция!
Она рассматривает своё лицо в зеркале, хмурится.
— Ой, я растолстела…
— Ты не толстая, Машенька, ты просто поправилась, — говорю я. — Ты красавица. Ты самая красивая на свете, я люблю тебя. А это — твоё новое тело. Ты сейчас такая, какой ты должна быть.
— Значит, я больше не болею?
— Болезни больше нет.
— А тебе делали то же самое, когда ты заболела этой болезнью?
— Да, Маша. Ты испытала то же самое, что было со мной. Ну, как ты себя ощущаешь? Это по-прежнему ты или кто-то другой?
Она задумывается, кладёт зеркало на одеяло. Я заплетаю ей две косы, а она снова берёт зеркало и долго вглядывается в своё отражение.
— Вроде бы — я… Нет, всё-таки я немножко другая.
— Это ты, Машенька. Я очень тебя люблю, малыш.
Она вдруг бросает зеркало и утыкается лицом мне в грудь.
— Мама, а если это не я? Ты бросишь меня, уйдёшь?
— Нет, я никогда этого не сделаю. Ты моя Машенька, я родила тебя, всегда тебя любила и никогда не смогу разлюбить. Это навсегда. Ты сейчас не думай, ты это или не ты. От этого, знаешь ли, мозги кипят. Пусть пройдёт какое-то время — ну, скажем, неделька… И ты поймёшь, ты это или не ты. Это так сразу не понять, особенно в незнакомом месте, где много незнакомых людей.
— А как я пойму, я это или не я?
— Если ты испытываешь те же чувства к людям, которых ты знаешь, если тебе нравятся те же вещи, что и раньше, а то, что тебе раньше не нравилось, продолжает тебе не нравиться — значит, это ты. Доктора здесь обследуют тебя со всех сторон и скажут, кто ты есть. Но мне и без их обследований ясно, что это ты, Машенька. Скажи, малыш, ты любишь меня?
— Я тебя очень люблю, мамочка…
— Значит, это ты.
— Мама, прости меня…
— За что, Машутка?
— Я только сейчас поняла, как это… Я плохо себя вела с тобой, я тебя била, я тебя укусила… Если бы я не… Ты бы не ушла, и папа бы не нашёл эту… Ларису!
Она трясётся от рыданий. Я прижимаю её к себе, душу поцелуями, и она понемногу успокаивается. Когда она засыпала на столе под "аркой", папа и мама были ещё женаты, а сейчас, когда она проснулась, они уже не муж и жена. Как ей сказать, что папа всё-таки женился на "этой Ларисе"?
Я спрашиваю:
— Маша, ты бы хотела, чтобы у тебя была сестрёнка?
— Не знаю.
— С ней можно поиграть, поболтать, обсудить что-нибудь такое, что с братом нельзя обсудить.
— Это если ей столько же лет, сколько мне. А если младше, то ничего хорошего… Одна маета.
Я смеюсь.
— "Маета"… Это какое-то старушечье слово.
— Бабушка так говорит.
— А ты не всё повторяй за бабушкой. Но если у тебя будет не младшая и не старшая сестрёнка, а твоя ровня? Что ты скажешь?
Она пожимает плечами.
— Так же не бывает.
— Бывает, Машенька. Уже есть. Я тебя с ней познакомлю. Хочешь?
Она снова пожимает плечами, настороженная.
— А она уже о тебе знает и хочет познакомиться. Вот, она написала тебе письмо.
Я достаю из сумочки письмо Лизы и вручаю Маше. Маша читает:
— "Здравствуй, Маша! Меня зовут Лиза, мне десять лет, я учусь в школе. Больше всего мне нравится английский и литература. Я люблю слушать музыку и танцевать. Ещё я люблю рисовать. Из актёров мне нравится Джон Ирвинг и Лола Моралес. Из праздников я люблю Новый год, мне нравится наряжать ёлку и есть всякие вкусные блюда. Я знаю, что ты очень сильно заболела. Я желаю тебе, чтобы ты поскорее выздоровела и приехала ко мне в гости. Мой папа Вадим тоже передаёт тебе привет и желает скорейшего выздоровления, и чтобы ты не грустила. Папа печёт очень вкусные блинчики, я их больше всего люблю. Если ты приедешь к нам в гости, он их обязательно испечёт, и ты попробуешь, какие они вкусные. Ещё папа делает очень красивые фотографии. Пожалуйста, не грусти и скорее выздоравливай. Напиши мне что-нибудь. Лиза Дорошева, 10 л."
В конце письма нарисован букет красных роз и солнышко.
— Будешь писать ответ? — спрашиваю я.
Маша пожимает плечами. Я даю ей ручку и тетрадь, она кладёт себе на колени подушку, пристраивает на ней тетрадь, открывает и начинает писать.
7
Накануне всю ночь шёл снег, и утро шестнадцатого ноября встретило нас настоящей зимой. Перед судом, когда мы поднимались в лифте на нужный этаж здания, я сказала Эдику:
— Судья — женщина. Почти наверняка — тоже мать. Я не утверждаю, что это гарантия того, что она будет на моей стороне, но её человеческий и семейный статус тоже не стоит недооценивать.
На это мне ответил выскочивший из-за плеча Эдика лощёный молодой человек в хорошем костюме:
— Ваши познания психологических факторов, влияющих на непредвзятость суда, впечатляют. Но я всё-таки делаю ставку на объективную сторону дела. А она такова, что под давлением доказательств и фактов влияние каких-либо субъективных мотивов сводится практически на нет.
— Откуда сей учёный муж? — удивлённо спросила я Эдика.
— Это мой адвокат, — ответил он смущённо, почти робко.
— А я думала, что мы всё обсудим сами, — сказала я. — И адвокаты нам в этом деле не потребуются.
— Лариса посоветовала всё-таки воспользоваться его услугами, — признался Эдик.
— Ах, вот оно что, — усмехнулась я. — Ты теперь ничего не предпринимаешь, не посоветовавшись со своей женой. Что ж, весьма похвально.
— Вы зря иронизируете, — опять встрял адвокат, весьма похожий на молодого нахального петушка. — Вы тоже имели полное право нанять адвоката, никто бы вас за это не осудил. Напротив, адвокат был бы вам полезен в том плане, что помог бы вам юридически грамотно выстроить свою линию.
