Позвонила родственникам, сказала, что Павел здесь и можно приезжать, свидетельствовать. Вторым звонком подняла с постели Каина. Он только вздохнул: «Еду». Потом все удивлялись тому, какая она была тогда спокойная — все-то ожидали криков, слез, обмороков.
Каин решил, что работа среди некромантов приучила ее к мысли о смерти. Но нет, она просто ждала. Ждала, когда поднимут Лилю с Котей. Как положено, для свидетельских показаний. Тогда бы она плюнула на все и шагнула к ней. Да, Павел бы не простил, да, попытался бы остановить, орал бы… Но остановить бы не успел — Полина не зря двадцать лет проработала с упокойниками. Точно знала, как, что и где может пойти не так. Знала, на что способен сын со своей тогда еще третьей категорией, и знала, что Каин из уважения к чужому горю будет страховать, но не поднимать, и вмешаться не успеет. Рассчитывала, рассчитывала… звонила всем, координировала, даже завещание успела оформить с утра у нотариуса — и просчиталась.
Они все просчитались.
Лилька обвела их всех вокруг изящного пальчика, обхитрила, надурила обожаемых родственников: и мамку, и брата… всех надурила.
Не встала.
Павел сначала не поверил. Списал на стресс, на ошибку. Рявкнул на всех, чтоб отошли, достал следующий состав — Полине хорошо запомнилось, как мелькали тогда его руки: смешать, размять, линии, открыть покрышку, сеть… И ничего. Покрышка была мертвее мертвого. Мертвее Лильки, мертвее Котьки, которых на скорости в сотню размазало о бетонное ограждение моста.
Котьку убило сразу. Скорая только констатировала смерть и сразу запаковала для поднятия — даже сшивать не стали. Лилька прожила еще двенадцать часов, но врачи сразу сказали: таких чудес не придумали. Она даже в сознание не приходила — там и нечему было приходить. Бабушка все крестилась, говорила, что Лилька Павла ждет, чтоб попрощаться, но Полина знала — никого Лилька не ждет. Просто она была сильной и здоровой. И теперь это здоровье выходило ей боком — сердце тянуло на себе гору искалеченного мяса и поврежденные мозги. И если остальные — бабушка, Гоша, который примчался сразу, даже Каин, по первому свистку возникший на пороге, — надеялись, то Полина просто хотела, чтобы Лилька перестала мучиться. Думать о том, что дочке больно, было невыносимо. Хотелось вырвать все эти провода, капельницы, иглы и дать ей наконец уйти. А потом дождаться выворота и шагнуть туда, к ней, чтобы у самой перестало так болеть.
Павел тогда в третий раз потянулся за покрышкой, но Каин остановил. Ухватил крепко за запястье, встряхнул, оплеуху отвесил — да такую, что Павла в стену почти внесло. Подошел к Лильке, которую прямо из реанимации на стол привезли. Взял с соседнего стола Котьку, легко переложил, перетянул простыней, которая сразу пошла темными пятнами.
Каин в работе был скуп — ни одного лишнего движения, жеста или линии. Без составов, без глины. Наглядная демонстрация разницы между разрядами. Когда он открыл печать, воздух в комнате дрогнул, поплыл, стал плотнее, и Полине на миг подумалось: а что бы она увидела, обладай хоть крупицей таланта? Что видит ее сын, Павел, смотрящий на невидимые ей сети, которые теперь протянуты от рук Каина к мертвой Лильке? Сама Полина могла только смутно ощущать, как животное ощущает приближение грозы. Весь дар достался Павлу.
А теперь стало ясно — не ему одному.
Лилька не встала. И Котька осталась лежать у нее под боком.
Неудивительно, что первой сообразила бабушка, которая всю жизнь надышаться на Павла и его таланты не могла, все детство водила его по знакомым некромантам, по музеям и архивам:
— Дуреха скрытная! Как же ж мы... кто ж нам теперь расскажет, как они… — и осела на пол, мутно осматриваясь по сторонам. Ища встречные взгляды. Не менее растерянные.
Гоша шагнул, легко поднял бабушку с пола, сказал:
— Уведу, ей не надо тут. Чего уж теперь…
Каин тоже двинулся к двери, хлопнул Павла по плечу, буркнул:
— Я задействую связи, опросим свидетелей, поймаем, если там кто-то еще был. Ты ж знаешь...
Замешкался напротив Полины, хотел что-то сказать, но не выдержал — сгорбился, растеряв весь свой лоск, кивнул и вышел за дверь.
А они с Павлом остались стоять.
Он потом все спрашивал у нее: как так? Как у Лильки получилось скрыть талант? Да не только себя замаскировать, но и Котьку. Котьку-то, которая с рук у дяди Каина не слезала, а уж стоило Павлу приехать — так и по нему лазила, как по Эвересту.
Полина только пожимала плечами. Она не знала как. Да и неважно это было. Какая разница, если теперь придется жить и без дочери, и без внучки?
Павел тогда отказался от кремации. Каину, который предложил, полез бить морду — насилу оттащили.
Все кричал:
— Я ее подниму. Клянусь, подниму. Узнаю, кто убил! Вы же, суки, ничего не можете! Ни свидетелей найти, ни машину эту гребаную разобрать, чтобы выяснить. Ни хера не можете, а хотите ее сжечь, чтоб следов не осталось!
А потом в лицо Каину плюнул.
Полина сына понимала. Не одобряла, но понимала как никто. Молча согласилась на похороны на Раевском, на единый на двоих запаянный гроб, изготовленный по специальному заказу — с максимальной изоляцией от протечек, от тепла, от холода, от сдавливания и еще от тысячи вещей.
Кивала на любое слово сына, как китайский болванчик, и с каждым кивком внутри что-то рвалось. Окончательно порвалось уже на похоронах. Когда гроб закапывали.
Уж очень сильно пахло сиренью. Голова пошла кругом.
Очнулась она в больнице. У постели сидел Павел. Непривычно тихий. То гладил ей руки, то хмурился, растирая старые шрамы между бровей, и шептал:
— Мам, ты сильная. Ты потерпи. Я ж не вру. Говорю подниму — значит, подниму. И срать я хотел, что некроманты не встают. Получу категорию, разберусь. Я не только подниму, но и оживлю. Я ж у тебя талантливый, лучший в классе, ты помнишь, да? Я узнаю, почему они в эту сваю влетели.
— Каин обещал…
— Пусто у Каина. Только я звоню вечерами, да этот сукин сын, муж безутешный, который возник, как чирей, в приемной трется. Претендует…
— На что?
— Пока — на информацию, но аппетит во время еды приходит, мам. Тебе выздоравливать нужно... Он же не просто так приехал. Полгода ему до жены с дочкой дела не было, а тут примчался комедию ломать. Надо разбираться с наследством. Свидетелей нет, машина в клочья... Вроде кто-то из оперов нашел механика — золотые руки, который внутрь полезет и причину искать будет. Но, судя по всему, установят несчастный случай. И никаких подозреваемых.
— А этот…
— Мам, я не знаю. Но Лилька хвасталась, что в машинах он спец, — Павел скривился как от зубной боли и добавил: — Она звонила мне на прошлой неделе, в гости звала, мол, новости хорошие.
— Я поняла. Не сиди тут. Езжай. Работай. Ищи. Я выправлюсь.
— Мам, я ее подниму...
— Сидя здесь — нет. Говорю — уезжай.
И Павел уехал.
Полина вышла из больницы через неделю — и сразу на работу. С Каином она больше не встречалась. Он и не настаивал. Бабушка через три месяца умерла от инсульта. Как положено — со второй формой.
Младший брат Гоша в свою деревню так и не вернулся. С фемерством завязал. Сначала помогал смотреть за бабушкой, потом просто остался рядом. Молчаливый и надежный, как обелиск. Лилькин муж получил в наследство две оформленные на жену и дочку квартиры, капитал проектной фирмы. Вдовцом проходил недолго, с полгода. Еще бы - папа в правительстве. Холостяк. Репутация честнейшего парня. Да еще с такой трагедией в анамнезе - дочь и жена погибли. Очень в интервью красиво звучало. Особенно если с надрывом и глаза утереть украдкой.
Тот механик, которого полиция сосватала на экспертизу, официально ничего не нашел, но попивая на кухне у Полины крепкий кофе, осторожно заметил: если Лиля имела привычку разгонять машину на прямых участках, то если вот тут и тут подпортить, там перетянуть, а тут ослабить — картина будет один в один. Подпись он под картиной, конечно, не поставит, но уверен стопроцентно. Полина достала кошелек и сказала спасибо.
