Глиняная пыль облепила кожу — не отряхнуть, будто руки покрыты маслом. Лука накинул на пальцы заготовленную на третью форму печать и приготовился к худшему. Не пригодилось. Клиент осел, сдулся, словно под шкурой там не костная масса была, а талый снег. Расплылся в слякоть, заставив прикрыть нос — запах был отвратный, — и впитался в землю, оставив на прутьях грязные подтеки, бледную на вид пленку и пару пятен слишком правильной формы. Лука прутиком подковырнул одно из них, подцепил, поднял и обтер рукавом. Из-под грязи показался неровный край. Монеты. Обе гнутые, темные. «Сребро». Видимо, про них твердил покойник.
Лука припомнил: то ли в Риме, то ли в Древней Греции была такая традиция — класть на глаза мертвецу монеты. Про Усольск историки ничего не писали. Выходит, не для богов клали, а для упокойников — чтобы поднял хорошо. Или откуп — чтоб не поднимал вовсе. Кто их, древних, разберет? Откуда он вообще такой взялся? Похоже, хрень, которая тут творилась, просочилась глубже и зацепила совсем уж дряхлые кости.
Дальше дело пошло на лад. Затолкнув совесть поглубже, Лука на полном автомате поднимал и укладывал, пока от северной ограды погоста до южной не перестало звенеть и пульсировать.
По времени Лука уместился в двадцать пять минут — жаль, зафиксировать рекорд было некому. Достал флягу, хлебнул от души, вытер спиртовыми салфетками руки и лицо и сел рядом с последней на сегодня клиенткой. Которая, чуяло его сердце, окажется самой беспокойной.
В голове были еще свежи воспоминания о самоубийце, которая приняла его за любовь всей своей жизни и по совместительству — причину смерти. Вставшая тогда рванула к нему на всех парах — хорошо, вывернулась на четыре лапы, а оружие он после гибели Егора брал с собой, даже если просто документы по статистике на погост отвозил.
Во что может вывернуться Полина, он не представлял даже приблизительно.
Как-то еще не приходилось самому убивать людей, а после их поднимать. Само собой, у других такое случалось — на войне, к примеру, когда те же некроманты плюс к своей работе еще и по людям стреляли.
Но мемуаров никто не оставил. Стыдно было. Потому что мертвый - не виноват. Даже если перед этим хотел тебя убить.
Лука прикинул шансы и решил перестраховаться: — создать видимость, будто некромантов трое и подъем-укладка идут по полному кругу. Фокус был несложный, еще в училище показал один из майоров — аккурат после того, как стало ясно, что абитуриент Роман Сомов точно получит имя из церковных Святцев, а вместе с ним — и категорию выше пятой.
Лука выставил две печати на малый круг. Так, словно сработал упокойник седьмой категории: минимум линий, сеть с дырами, состоящая только из толстых, как канаты, связей. Выждал пару минут, продублировал, чуть усилив — залатал дыры, усложнил структуру. Делал легко, по памяти: первый аверс при нем неделю назад открывала Настя, чтобы показать, где у нее криво ложится печать, а вторую схему когда-то любил демонстрировать Егор — она была не особо действенной, но очень зрелищной: вся сеть становилась мерцающей паутиной. Клиентам, понятное дело, на спецэффекты было класть, но Егор любил выпендриться.
Третью покрышку открыл по своей схеме — такой, словно кабана собирался удерживать: все выкручено на максимум, прочное, тяжелое, без изъянов. Снова выждал. Подтащил поближе скамейку, поставил для удобства. Еще выждал, прикурил сигарету, резкими движениями размял кисти рук, навесил страховки, положил единую нижнюю покрышку на все три печати на колено, прижал ладонью, чтоб в случае чего мгновенно их закрыть. И разом активировал все три печати.
Против всех ожиданий Полина поднималась неохотно, как будто сопротивляясь и не желая входить во вторую форму. Сетки засветились, впитались в тело и погасли. Рябь изменений пошла от колен, достигла живота и остановилась. Лука уже подумал, что потребуется вскрыть еще один синий состав, а они были наперечет, но покойница выждала еще минуту и медленно начала подниматься во вторую форму: истончилась, втянула в себя одежду — сначала джинсы и свитер, потом куртку. Редкий случай, втянула вместе с заклепками и молниями. Последними обхватило белой костяной массой кожаные ботинки, сделав ноги на мгновение похожими на копыта. И снова все замерло.
Под ребрами сладко защекотало, но тут же стихло. В третью форму Полина пока не собиралась.
Лука задумчиво курил и ждал, уже смирившись с тем, что все последнее время идет по плите, и даже обычный выворот обычного криминального трупа превращается в цирк. С конями.
Это уже пришлось добавить, потому что трансформа пошла дальше и теперь уже быстро — быстрее обычного. Полину или то, чем она стала, согнуло, скрючило, а после развернуло. Лука застыл и даже сигарету изо рта выронил. Такой второй формы он действительно никогда не видел.
Впрочем, удивление не помешало произнести стандартную фразу, внеся изменения согласно обстановке:
— Некромант третьей категории Лука, поднятие по причине следствия. Полина Семеновна Гришина, вы готовы поговорить?
Тоненькая фигурка благосклонно кивнула увенчанной огромными оленьими рогами головой и переступила тяжелыми, несовместимыми со всем остальным образом легкой лесной нимфы копытами. Говорить через рот она не могла — самого рта не было, вместо него нижнюю часть треугольного лица закрывало что-то типа повязки, в которой легко угадывалось очертание руки, словно покойная сама себя метафорически попыталась заткнуть. Будь на месте Луки шестая или седьмая категории — могло и прокатить. Мысли такие некроманты ловили урывками. Клиент мог хоть изораться: ор они слышали, а вот отдельные слова — нет.
— Говорите, Полина Семеновна. Я услышу, — вздохнул Лука. — По протоколу вынужден задать вам вопрос, на который сам знаю ответ. Но спросить я обязан. Ваша смерть была насильственной?
Рогатая голова еще раз величаво опустилась и поднялась. Полина отступила чуть дальше и оперлась плечом и бедром на крест.
— Вы знаете, кто вас убил?
Лука приготовился к обвинительному тычку тонкой двупалой руки и к мысленному крику, но вместо этого его накрыло душной волной чужой безысходности — такой горькой, будто он вернулся в в прошлое.
Словно опять в день смерти Егора стоит перед дверью в квартиру и не знает, как сообщить его матери, что все, ее сын больше никогда не придет.
Словно сидит в палате умирающего от рака отца и ничего не может сделать. Даже капельницу с морфием открутить больше — она и так на максимуме. Даже за руку взять — отцу больно от движения воздуха, не то что от прикосновения.
Словно у него умер сейчас кто-то близкий, и горе как раз успело заполнить целиком.
— Павел убил, — тихо раздалось в голове.
А дальше деревенский погост перед глазами исчез, растворился, как в кино сменяясь на другую картинку, подменяя реальность реальностью, в которой царила весна.
И даже пахло по-особенному.
На Раевском всегда пахло по-особенному. Весной — сиренью. Летом — пылью и ржавой водой. Осенью — старым деревом и падалицей. Зимой — кострами.
Сейчас был май, и сирень цвела так густо, что от ее запаха кружилась голова. И очень хотелось умереть.
Лилю и Котю хоронили в закрытом гробу. В одном на двоих. Бабушка сначала хотела настоять на раздельных гробах, но Павел сказал «нет». И это «нет» было произнесено так, что спорить никто не решился. Они тогда все смолчали. Не возражали, а просто смотрели, как он ходит по фойе морга из угла в угол. Огромный, черный от горя и бессильный. Смотрели и все боялись. И его, и за него.
Он прилетел из столицы, как только исправилась погода и отменили грозовое предупреждение. Ночью. Взял такси и, силой пересадив таксиста на пассажирское место, почти снес больничные ворота. Потом чуть не убил охранника, который просил пропуск, орал так, что переполошил все больничное крыло.
Полина услышала его рык из подвала — она курила в узкое окно. Поднялась, успокоила охранника, сунув в карман пару купюр, и увела Павла вниз. Туда, где лежали Лиля с Котей.
