и вздорной. Лапушка вдруг вспомнила отцовскую заповедь. Спешно позвала кобелей, сама бросилась вниз.
Увидев её, человек понял: вот смерть. Заслонился рукой. Нож вырвало из снега, но Лапушка уже поймала зубами толстый рукав. Забила крыльями, с натугой поволокла вверх. Рыжий кичко́ явился ей на подмогу. Бурый сел возле второго находника, зашипел. Парень врос в скалу, забыл, как дышать.
Наконец все пятеро устроились на узком карнизе. Жалкие, напуганные незваные гости. И могучие летуны, ворчащие, рассерженные вторжением.
«И что поползням тут занадобилось?» – спросил бурый.
Рыжий знай ля́скал зубами под правым крылом, истреблял несуществующих блох. Ему нравилось смотреть, как вздрагивали люди.
«Если они из дома, где мёртвые звери…»
А Лапушка смотрела на пришлых и с изумлением понимала, что слышит. Слышит! Людей!
Несвязные обрывки того, что они сказали бы симуранам, если бы умели как следует говорить…
…И у обоих на уме были щенки.
Пахнущие молоком, доверчивые колобки с нежными начатками крыльев!
Лапушка хрипло взревела, вскинулась на дыбы. Совсем недавно её отец разорвал человека, который…
Сука остановилась. Успела понять: в своих мыслях пойманные не губили детей. Они их защищали.
Лапушка склонила голову на одну сторону, потом на другую. Задумалась. Взгляд стал напряжённым.
«Они не из дома набитых шкур. Они…»
Рыжий ткнулся носом в порты ближнего скалолаза. Морёнкой не пахло. Всё же кичко усомнился:
«С чего взяла?»
«Я слышу их. И они меня слышат».
«Ты? Их?..»
«Они из-за ближних болот. Из лесов, что в тени гор. Они хотят…»
Пленные ощутили прикосновение Лапушки. Один всхлипнул: голос, шелестевший в голове, пугал хуже зубов. Юнцы трепетали, безусые, темноволосые. Пытались что-то донести, путались второпях. Один облик возникал чаще прочих. Разбойник, лезущий к входу в пещеры. То с большим мешком, то с корзиной и сетью. В простом обиванце, в шубе, в красном кафтане. Неизменным оставалось одно. Алчная рука, хватающая тёплый комочек.
Кобели зарокотали глухим рыком, вздыбили гривы. Лапушка зашипела уже на них: не мешайте!
…Утлая цепочка защитников на пути супостата. Отважные парни с луками, с копьями. Каждый силён, но что они могут против грозной помощи, спешащей к злодею?..
Лапушка захлёбывалась, понимала нутром, умом объять не умела. Всё рушилось: беззаботный полёт, игры, ссоры, привычная жизнь. В дневной мир выползали тени, кравшиеся сквозь наследную память. Куда ни метнись – горе, тьма, смерть!
«Брат! Смурошка! Смурошка-а-а…»
Молодой вожак ещё не выучился слышать так ясно и далеко, как отец. Однако тревогу сестрёнки уловил задолго до отчаянного призыва. Он свалился из облаков намного быстрей, чем кто-либо ждал. Привёл старшаков – друзей Рыжика, закалённых прожитыми годами, схватками, перелётами.
«Что за притча?»
Лапушка не находила себе места. Срывалась лететь, возвращалась, кружила. Хотела мчаться к устью пещер, нести бессонную стражу. Хотела встретить злого охотника и руку по плечо ему откусить. А пуще всего – вернуться в младенчество, где существовал лишь мамин уютный бок, тёплое дыхание да ласковый язык, умывающий крылья и мордочку…
Между тем старшаки заново расспросили своих и чужих. Переглянулись. Они советовались так быстро, что Лапушка не могла уследить.
«Ррррыыыжииик…»
Совокупный зов ушёл в круги мироздания подобно давно забытому грому. Лапушку и ту уронило в воздухе. Один из «поползней» схватился за голову, сомлел, закатывая глаза. Со вторым едва не вышло того же, когда над осовцем повис призрак.
Рыжик сидел, полуразвернув громадные крылья. Великий вожак. Лучший из симуранов. Перед таким возможно только лечь, вверяя себя его справедливости. К Рыжику прижимался человеческий щенок. Впрозелень голубые глаза смотрели на стаю пристально, зряче. С детской мордочки сползала радостная улыбка. Позади виднелись ещё какие-то люди, собаки, избы незнакомой деревни…
Сквозь это всё пролетали снежинки, клочья тумана.
«Что ты опять натворил, глупый Смурошка?»
…Так и вышло, что Рыжик едва успел объявить Младшему: брат Аодх ранен в битве, но выздоравливает. Отлежится немного у Девочки-из-соседней-норы, а после… Что́ «после» – вернётся домой? дружину отправится догонять? – сказать времени не хватило. Рыжик вскинулся, поставил уши торчком. Перед Жогушкой, заслоняя привычный двор с ухожами, возник склон высокой горы. Полдюжины симуранов, двое парней на козьей тропе. Белая летучая сука с немым криком устремилась на мальчика, пронеслась прямо сквозь его грудь…
Рыжик, отстранившись, прыжком взмыл выше избяного охлупня. Ударил крыльями – и только видели его. Мо́рок сразу рассеялся. Жогушка остался сидеть на земле. Собаки, Ласка и Налётка, кинулись с визгом, он их обнял. Подоспела мама, схватила за плечи:
– Что? Что?
Глаза были в половину лица, она спрашивала о заведомо жутком, непоправимом. Потрясённого Жогушку самого тянуло реветь ручьём, но он был слишком взрослый для слёз. И вообще он был герой. Почти как Светел.
К тому же мама ходила тяжёлая сразу братиком и сестричкой. Нельзя её пугать, не то малыши родятся плаксивые.
– Светелко поклон шлёт. Он… – Сказать «ранен» не повернулся язык; Жогушка приосанился: – Он в бою славу стяжал. Ныне у Ишутки гостит, скоро дальше пойдёт. – Подумал, добавил: – Сюда уже Кайтар едет. От Светелка подарки везёт и повесть великую.
Царская дружина шла на юг. Шла не самым коротким, не самым быстрым путём. Забирала прочь от побережья, к востоку, где на путях стояли кружала, манили дорожных людей тёплые зеленцы.
Геррику, сегдинскому торговану, пришлось покупать у кощеев сани и оботуров, иначе не увезти было добычу, доставшуюся дружине. Это Лишень-Раз не вверялся купцам, возил всё нажитое с собой. Оттого своих сирот по миру и пустил. Сеггар за что-то сразу взял деньгами, что-то отложил на потом. Геррик цокал языком, перебирая старинные ткани, до которых особенно охоч был Ялмак. С таким красным товаром не по деревенским купилищам – в самый Выскирег отправиться порно! Золотую парчу боярам на охабни, нежные оксамиты царевнам на душегреи…
Сеггару было главней, что купец перво-наперво послал домой скорохода. Наказал сыну Кайтару мчать в Твёржу на самой резвой упряжке с вестями о Незамайкиной славе.
«Хлопот тебе через меня, – смутился молодой витязь. – К ним Рыжик полетел уже, донесёт…»
Не в пример Крагуяру, маявшемуся с завязанными глазами, Незамайка уже вставал. И в Сегду ехать отлёживаться не хотел ни в какую. Смирил упрямца лишь прямой приказ Неуступа. Геррик потрепал неразумного по жарым вихрам, как всегда заплетённым в дикомытские косы.
«А мамке твоей нещечко поцеловать, кое ты саморучно для неё в мешок положил? Повесть послушать, да не ту, что малец от Рыжика натолмачит, а истую, что Кайтар по писаному с твоего слова прочтёт?»
«Ты мне, – встревожился молодой витязь, – самому сперва дай прочесть! А то распишешь страстей! Мать умом
