рукава проденем да обратно в лес выпустим… на голицах!
Сеггар продолжал терпеливо допытываться:
– Тебе, малец, в Устье каким мёдом намазано?
– Миедом?..
– Чего, спрашиваю, у пристани искать собирался?
– Своим льудям спасенья…
Андархайна велика, по глухим украинам чуть не каждая деревня чтит себя особенным племенем. Правиться несчастьем родни – самое последнее дело, но Сеггара воинская жизнь учила слишком жестоко.
– Такое слово стоит присяги, – выговорил он тяжело, медлительно, грозно. Протянул руку: – Меч мне!
Хонка раздёрнул шнуры на санной поклаже, в ладонь воеводе легла холодная рукоять. Сеггар приказал беглецу:
– Целуй меч, что не врёшь!
Орлиный Клюв, длинный, тяжёлый, со злым зубцом на лезвии, вгонял в оторопь. Ни изящества, ни красы, ни прикрасы, лишь грубая и страшная мощь. Сейчас клинок был чист, не считая разводов застывшего сала… но кровь, испитая за годы, витала тёмным туманом. Такие мечи живут собственной жизнью, угрюмой, немногословной. Несут в себе разум и неподкупную правду.
Парнишка не усомнился ни на мгновение. Сотворил Божий знак, выплетя перед грудью звезду о шести лепестках. Пал на колени, решительно поцеловал жестокую сталь:
– Да убийе меня мач праведан, да сердце растне, десну руку, йезык, лаж родивше…
Преследователи недовольно переминались.
– Недосуг нам, дядя, ждать на морозе.
– Злого татя нам выдай – и хочешь, в гости сворачивай, хочешь, своей дорогой иди!
– А не выдадим? – Ильгра блестела глазами, чуть не облизываясь в предвкушении схватки.
– Девка, – удивились деревенские.
Сеггар ответил весомо:
– Присягу на мече видели? Этот малец мне вверил свою жизнь, смерть и честь. А я от тех, кто мне вверился, так просто не отступаю. Путь вам дорожка, добрые люди. Не вы эту заботу дальше несёте.
Бородатый вожак из румяного стал медным. Его шаечка привыкла держать в круговеньке расправу. Вот этими плечами подпирала власть большака, волю мирского веча. И себя славила, вестимо. То на кулачном Кругу, то на беседах досветных. А уж здесь, в трёх шагах от околицы, воистину была в своём праве. И вот какие-то захожни норовили пустить её право куржой по ветру! Забирали воришку, точно котёнка у неразумных детей. Мыслимо ли стерпеть?
– Весело тебе, воевода, во главе дружины да с таким-то мечом против наших топориков и дубья, – сквозь зубы проскрипел коновод. – Глянуть бы, чего сто́ишь один на один да на святых кулаках…
Сеггар ответил медлительно:
– Отчего ж. Можно и такое устроить…
– А девку в собачник сведём, в сучий кут! – не слушая, хохотнул ещё голос.
– И это можно, – улыбнулась Ильгра.
Улыбка была – бежать без оглядки, покуда живые, но местничи не увидели. Засмотрелись, как Сеггар прятал в ножны косарь. Куда делось всё благодушие! Самое простое движение вышло исполненным пугающей силы. Впору опамятоваться, с поклонами на хлеб-соль дружину позвать. Коновод оказался самолюбив и храбр превыше ума. Не дрогнул, не отступил.
– Много чести дурню от твоей десницы ум брать, – сказал суровый Гуляй. – Позволь, батюшка-воевода! – И добавил потише: – У Сечи моя стрела юнца не спасла. Пусть другого хоть кулак оградит.
Сеггар неторопливо кивнул.
– Да ты хромец, дядя! – закричали дружинному поединщику.
– В бою небось на санках посиживаешь, пока иные вна́грудь стоят?
Они-то знали совершенно точно, что витязи живут для геройства и славы, а лук, бьющий издали, – оружие не геройское.
У Гуляя после долгого перегона давала себя знать больная нога. И не было рядом Незамайки, умевшего отзывать боль. Кротости нрава Гуляю это не прибавляло. Он сказал:
– А ты мне поцелуй, где болит, глядишь, выправлюсь.
Скинул кожух, шапку, верхнюю шерстяную рубаху, оставшись в портяной тельнице. Засучил рукава. Открылись ручищи, прочные в запястьях, волосатые, играющие железными гвоздями мышц. Гуляй уступал коноводу с полголовы. И старше был, да кабы не вдвое. Но из молодых его лук влёгкую натягивал один Незамайка, остальные кряхтели.
– Вторую ногу убережёшь?
Местнич притопывал, выламывался по обычаю стеношников, смеялся. Ему ответила Ильгра:
– Ты хроменького поди сбей. Тогда я, может, выйду честь оказать.
Коновод и витязь сошлись сразу, без задоренья, ломанья, иных предисловий. Чай, не на Кругу, не Божью потеху деять собрались.
Первый кулак вожака, разогнанный всей опа́шью руки, гирей полетел Гуляю в грудь. Тот не стал даже заслоняться. Лишь чуть повернулся, принимая удар вскользь. Презрительно скривился: это так у вас бьют?.. Комарик пролетел, крылышком зацепил! И чем ждать, пока местнич наново размахнётся, – спустил с цепи боль, не выплеснутую у Сечи. Остолбушил за́вертью жестоких, непонятных ударов. Вносил кулаком, добавлял локтем, запечатывал коленом. Когда отсягнул – супротивник медленно пятился, собирая разъехавшиеся глаза.
Деревенские подголоски не успели подбодрить вожака. Молчали, пришибленные. Сомнений в том, чья взяла, ни у кого не было.
Гуляй резко выдохнул, осведомился:
– Удоволен?
– Харр-га! – отозвалась дружина.
Коновод взревел, бросился.
Гуляй его бить не стал. Взял за шиворот, принудил себя обежать, отправил к своим. Те, не снявшие лыж, стояли тесной толпой. Коновод в них влетел, как попало разя пудовыми кулаками.
– Ещё с кем, – спросил Гуляй, – ласково побеседовать?
Один заворчал, выпутываясь из кучи-малы:
– Ну тебя, дядя, дурной ты, ни за что зашибить хочешь. Ступай себе, а мы уж домой.
Дружина повернула мимо зеленца, не дожидаясь, пока прибитые уберутся. Спасённый воришка порывался подсоблять с саночками, не знал, на кого смотреть. На хромца? На воеводу? На девушку с белой косой, убиравшую знамя?.. Что взять с бедолаги. Он счёл Ильгру самой нестрашной:
– Кажите, государе войники, да после вас найчи, спасенье отрадить…
– Ишь каков, – рассмеялась Ильгра. – Когда-то потом нас искать вздумал!
Хонка притворно свёл брови:
– Не отпустим, покуда весёлой сказкой не позабавишь.
– Молимо, государе витезове… – растерялся парнишка.
– Без толку молить, сказку сказывай.
– Ври складней, чтобы нам тоску-скуку избыть.
– Не то возвернёмся, деревенским с рук на руки отдадим.
И поди разбери их, шутят или вправду грозят.
– Куда, блудный, из-под мамкина запонца устремился? – потребовал ответа Гуляй. – Небось с кощеями за море?
– Государе войники сведомые… – наконец решился бегун. – Во свех крайинах били, свех знати… Где би ми найчи Сейгара Непопуста?
Витязи переглянулись, захохотали. Ильгра мурлыкнула:
– А на что тебе, дитятко, Неуступ?
– Скоротеча есмо… от льуди моя… – сбивчиво начал паренёк.
– Имя отеческое у твоих людей есть? – спросил Сеггар. Речь парня была даже не дикомытская, а словно из тех времён, когда по двум берегам Светыни витал единый народ. – Под кем живёте?
– Чувары есме… свой закон почтуемо.
– Чувары?
«Хранители. Наследники…» В памяти, как в тёмной воде, шевелились тени. Непоимчивые, смутно тревожные.
– Какой такой край, андархской правды не знающий?
– Уркарах, господар витез.
Сеггар даже остановился. Уркарах! Что-то встало на место. Снулые тени ожили. Разинули зубастые пасти.
– Толком сказывай, детище.
Беглец вновь
