Много время спустя, когда уж темным темно стало, да звезды на небо выскочили, Некрас вынырнул из омута сладкого и вновь принялся торговаться:
— А ведь должна ты мне, медовая, много. За всю жизнь не разочтешься.
Медвяна прыснула смешком коротким, поцеловала плечо крепкое.
— Что ж ты хочешь? — а голос веселый, счастливый.
— Все хочу. Перво-наперво сыщем капище, какое ни есть, и волхва. Пусть обряд справит. Отсюда уедешь только женой, инако я не согласен. Сбежишь куда, или еще напасть прилетит… Не! Женой стань, а уж там я за тебя в ответе буду и перед людьми, и перед богами. Потом посажу тебя на коня и увезу к себе. В Решетове дом новый ставят для нас. Знаешь какой? Ты такого и не видала! А пока ставят, я тебя с собой на насаду возьму и покажу Новый Град. Ты за мной ходить будешь, как привязанная. Хучь смолой обмажься, но прилипни, и от меня ни на шаг! Разумела? Потом сына, потом… — не договорил, все слова растерял, когда услышал смех Медвяны. — Чую, не согласна ты. Опять препираться станешь? Медовая, неужто не поняла еще, что я всегда правый выхожу?
— Некраска… — отсмеялась, продышалась. — Хвастун ты, болтун и балагур! Не я тебе, а ты мне должен. Как жить-то с таким, а?
— Вот не о том ты мыслишь. Ты разумей не как со мной жить, а как без меня, — в глаза заглянул зеленые, и понял: не хочет без него.
Задумался и еще одно уяснил: она-то без него не хочет, а он без нее не может. Вздохнул тяжко, да и принял долю свою — одну любить всю жизнь, одной радоваться и токмо одну ее и видеть. Вон они, боги-то, как рассудили, как наказали сладко ходока Квита.
Умолкли оба, словно главное разумели, важное. Обнялись крепко, согрелись теплом, и наново счастье-то поймали. И как не поймать? Вон ведь все им дышит: и речка тихая, и звезды яркие, да и вся явь.
Через малое время Медвяна задышала ровно, уснула на его плече. Пришлось выпутываться из волос ее длинных и идти за охабенем: хороша любовь, да горяча, токмо ночи уж прохладные. Укутал медовую, оплел руками, взял в полон нежный. Уж на самой кромке сна и яви, понял — впервой за долгое время вот так спокоен, рад и верит в день грядущий.
Пламя в очаге высоко взвилось, выхватило из мрака гридницу богатую волховскую. Тонкая рука Всеведы потянулась к огню, да и скинула в пламя ярое Огневицу злую. Вспыхнуло, засияло и пошло всё вокруг языками рыжими! Танец грозный, огневой начался, взьярился, и искрами явь заполонил. Некрас стоял средь того гудящего огня, но не боялся, знал, что к добру.
Так и вышло!
Пламя схлынуло, сошло: дыма, золы не осталось. Одна лишь поляна солнечная, отрадная: цветы повсюду, деревья высоченные, небо синее. Огляделся Некрас, и увидел медовую свою, что шла к нему, улыбкой сияла и взглядом нежила. Приблизилась, руки раскинула, мол, вот она я, сама пришла, люблю и твоей буду.
Обнял ее крепко, обрадовался и проснулся.
Солнце на небо вылезло, окрасило золотом реку, блеснуло на воде, едва не ослепило. Но не на то смотрел Некрас, не тем любовался и счастлив был. Медвяну увидел: спала на его руке медовая, улыбалась во сне и шептала:
— Некрас…
Будил-то сладко, да долго. А как иначе? Скучал вдали от нее…
К полудню-то все ж опомнились, да засобирались. Тут уж Некрас дал себе волю: засмешил медовую до слез. Все рассказывал, как она в весь без рубахи пойдет и как в располовиненой запоне людям на глаза покажется. Потом унялся, накинул на девушку охабень свой, посадил на коня и повез. Въехали на подворье и на Богшу наткнулись: стоял на крыльце, пыльцы на опояску засунул, смотрел внимательно.
— Богша, здрав будь… — прошептала медовая, румянцем полыхнула.
А Кривой ухмыльнулся в густые усы, и ответил важно:
— И тебе не хворать, Медвяна Любимовна. Вижу, не одна ты. Гостя-то в дом веди, на лавку сажай. Не инако оголодал за ночь у реки, — хмыкнул в голос. — Ты, Медвяна, как вздумаешь по ночной поре со двора утечь, так обсказывай прежде — куда и с кем. А то броди за тобой, мечись по подлеску.
— Богша, ты видел никак? — совсем раскраснелась, а Некрас сам улыбнулся широко, да и ответил мужику.
— Ты, мил человек, не мечись боле. Есть кому приглядеть за Медвяной Любимовной, — с коня сошел, потянул за собой девушку. — Ты чего там про угощение-то говорил, а?
Взглядами пободались, поупирались да и засмеялись обое, сладились. Пока Медвяна металась по гриднице своей, шуршала одежками, Некрас и Богша уговаривались.
— Вено-то тебе несть за Любимовну? Ты скажи сколь, я разочтусь и ныне сведу со двора. Токмо волхва бы сыскать. Нет ли кого на примете?
— Как не быть, — Кривой приосанился, почуял себя батькой названым. — Добродей. И при капище. Прям ныне и сведешь невесту со двора? Экий ты скорый. А ежели не уговоримся о вено?
— Экий ты дурной. Нашел с кем торговаться. Богша, ты знаешь с кем говоришь-то, а? Квит я, купец, чай не собакин хвост!
— Так и я не свинячья нога! — Богша подался к Некрасу, подмигнул. — Невеста уж больно хороша. Умница, красавица, нравом покойна, не брехлива да не сварлива. За такую золотом надоть, не инако.
— На что тебе золотишко-то, Богша? Ходишь — бирюк бирюком! Ни тебе… — договорить не успел, на Медвяну засмотрелся, что показалась на пороге.
— Вон как. За меня вено пожалел? Жадный ты, Квит, несговорчивый. Вот и не знаю теперь, идти за тебя, нет ли, — смехом давилась, и хороша была так, что Некрас едва не сорвался с лавки — целовать.
— Погоди, медовая. Я уж почти сторговался. И ведь какой торговец-то страшный попался, токмо глянь. Бородища ковшом, брови кустами. Я ажник испугался.
— Тебя испугаешь, как же. Вон глазюки горят, едва искры не сыпят. Кто тут страшный-то? Кто?!
И так препирались до тех пор, пока смехом не зашлись. И до того весело было, до того хорошо, хоть в пляс пускайся! Так и поутричали: с шутками, с улыбками. Долго ждали пока девка-холопка охала, металась по домку, готовила наспех невесту к обряду. А уж потом и отправились дорогой лесной к волхву. Поезд свадебный* маловат, да не по уряду, то правда, но кто ж о том пёкся? Да и зачем?
От автора:
Правь — это место обиталища светлых богов.
Свадебный поезд — слово «свадьба» состоит из трех частей: «сва» — небо, «д» — деяние на земле и «ба» — благословленное Богами. Получается, что исторически слово «свадьба» расшифровывается как «земное деяние, благословленное Богами». Поезд — повозки, в которых сам жених и его дружина отправлялись за невестой с дарами ее подругам и родителям. Чем богаче семья жениха, тем длиннее должен быть поезд.
Глава 35
— Хозяюшка, плат-то, плат накинь*! — холопка вьюнком вилась вокруг Медвяны. — И молчи*, молчи во славу Рода!
Медвяна и молчала. Принимала покорно заботу, ждала пока девка проворная расправит длинные рукава калинки*, одернет подол красный*.
Слышала Медвяна, как Богша выговаривал Некрасу, ругался на бестолковый обряд, сетовал громко, что родни жениховой нет, а тот молчал, не отвечал отцу названному, а потом и вовсе ушел во двор. А как иначе? Невесту-то вывести должны, передать с рук на руки.
Плат на голову лег, укрыл невесту, будто в навь увёл. Медвяна руку протянула, почуяла, как холопка взяла ее за рукав и повела — незрячую, безмолвную — за собой во двор. А там Богша принял, подхватил и на коня посадил. Под покровом-то не видно ничего, а Медвяне хотелось на Некраса глядеть, улыбаться, радоваться свадьбе простой, едва ли не нищей.
Тронулись кони, пошли ходко по дороге, а потом и по лесной тропе. Солнце нежгливое, ветерок легкий и дух лесной дурманный: травами налитыми пахло, землицей солнцем согретой да мёдом.
Кривой о всю дорогу прибаутками сыпал, жениха подначивал, смеялся тому, что Некрас ответить не может. Холопка тихонько выла*, хороня девку.
Медвяна улыбалась под платом своим; вот тебе и Лутак, богатая да родовитая. Поезд-то куцый: Богша и девка безродная. Да не печалилась, а счастливилась девушка. Все сон поминала, что пришел к ней ночью, когда спала на Некрасовом плече.
