Матушка вышла на крыльцо дома родного, улыбнулась светло, за ней отец встал, приветил, кивнул ласково. Медвяна слезу обронила, да бросилась обнять, но замерла. Огонь вспыхнул под ногами, блеснула в нем Огневица, что сняла она с матушки в день страшный, да и рассыпалась пеплом!
Медвяна руки протянула к родным, а те головами покачали, мол, стой, не ходи, рано еще к нам-то. Смотрели и радовались дочке, а потом вздохнули оба легко, да рассеялись светом теплым, отрадным.
Рука горячая легла на плечо Медвяны, удержала. Обернулась она, Некраса увидела. Стоял, улыбался, светился любовью.
— Некрас… — молвила радостно и проснулась.
Конь шел ровно, с мыслей не сбивал, Медвянка думала, да и разумела: родные упокоились, приняла их навь, отпустила обида. С того и девушка вздохнула вольно, легко. Слезы сами по себе потекли по щекам белым, закапали на рубаху обрядовую. И в том сама Медвяна узрела добрый знак: приняли боги требы кровавые, простили помстившую и счастьем подарили.
— Добро вам, люди, — голос Добродея услыхала, и подивилась тому, как скоро добрались до лесного капища. — С полудня жду, а вы не торопитесь.
— Здрав будь, волхв, — Богшин голос удивленный. — Откуль знал-то? И сами не ведали, что к тебе пожалуем.
— А вот потому я волхв, а ты, мил человек, Богша Кривой. Ну, что ж встали? Для обряда самое время*.
Медвяну потянули с коня, схватили за рукав долгий и повели. Шла без опаски, знала — Некрас рядом. Едва сдержала себя, чтобы не взять его за руку.
Плат сдернула холопка, и Медвяна едва не ослепла. Сморгнула, а потом на Некраса взглянула, а он уж ждал, сверкнул очами в ответ, словно опалил.
Добродей встал напротив и принялся творить зачин:
— По доброй ли воле берешь за себя княгиню светлую Медвяну?
— По доброй, — Некрас молвил тихо, но так грозно, что Медвянка едва смех сдержала.
— По доброй ли воле идешь за князем светлым Некрасом?
— По доброй, — прошептала счастливо.
— Любите ли? Станете ли беречь один другого?
— Любим, — ладно проговорили оба. — Сбережем.
Огонь обрядовый уж горел вовсю, волхв улыбнулся в бороду и принял из рук Богши петуха на требу*. Чиркнул ножом, пролил кровь со славу Рода, а костер-то и принял! Пламя весело взметнулось, подмигнуло и опало. Ветерок зашуршал, пошел гулять по листве кружевной.
Связал Добродей свадебным рушником руки молодых, да повел трижды вокруг огня. Испрашивал у светлых богов благословения на союз. А уж потом и жениха с невестой благом подарил: осыпал щедро хмелем, зерном и мелкой деньгой, что подал Богша. Вейка показалась: несла в руках братину малую с питным медом. Отдала волхву, а он уж и потчевал. Некрас с Медвяной взялись свободными руками за чашу, принесли первую требу свою родным богам, да и испили священного напитка во славу Роду, земле родной и предкам своим.
— Отныне князь Некрас с княгиней Медвяной есть муж и жена честные! — громко крикнул волхв, будто посылал правду свою богам.
А уж вслед за тем и крики раздались: радостные, веселые, счастливые!
— Сва*! Сва! Сва! — ладным троеголосием от Богши, Веи и холопки. — Слава! Слава! Гой!
Некрас себя не сдержал, обнял свободной рукой Медвянку, прижал к себе и поцеловал жарко румяные губы. Прошептал тихо:
— А и попалась ты, медовая, — улыбку подарил белозубую. — Всю жизнь опричь меня будешь. Рада ли? Ответь.
— Ты счастливой меня сделал, Некрас. Зачем спрашиваешь? Знаешь ведь, люблю.
Жених уж наново сунулся целовать, а гости зашутковали, закричали, кинули зерном, а вслед за тем и хмелем душистым. Добродей засмеялся, махнул рукой и позвал всех к столу свадебному:
— Вея с самого утра копошилась. Металась по бабьему куту, пекла, да мочила, — пошел вперед, за собой молодых повел. — Не было еще в дому моем свадебного-то пира. Отрадно сие, любо.
Домок светлый — окна нараспашку — встретил духом травяным и столом нарядным: и курник* там, и ягодки моченые, и иного в достатке. Волхв снял рушник обрядовый, свернул осторожно, да на стол приладил.
Медвяна бросилась Вею обнимать, а вдовица засчастливилась, поцеловала в лоб, и потянула девушку в гридницу — косу разметать, да переплести наново, уже в две другие, бабьи.
— Веечка, родненькая, а как же ты про свадьбу-то знала? Откуль? — Медвяна на лавке сидела смирно, принимала заботу от вдовицы счастливой и ласковой.
— А сон видела, Медвянушка. Сгорела Огневица-то, отпустила тебя к Некрасу. И петух крылами махал, а то к свадьбе, — косы плела ровно, туго да красиво. — К лицу тебе бабий уклад. Медвянушка, ты снимай калинку-то, я тебе поневу вышила. Глянь, как красиво!
Сунулась в коробок, вытянула бабью одежку, а следом и рубаху белую. Обрядила жену новоявленную, пригладила складки, покрыла голову платом нарядным.
— Счастлива будь, а я о тебе радоваться стану, Медвяна. Спаси тя… За заботу долгую, за дом и хлеб, — обняла девушку, а потом в руку сунула обереги-колечки. — Ты в косы-то вплети, и не вынимай часто. Деток сбережешь, не отдашь нави раньше времени. Добродей отжалил. Ты послушайся, родимая, он мудрый, видит многое.
— Спаси тя… — наново закапали слезы светлые.
К столу пришли умытые и радостные, а там уж снова Богша с Некрасом препирались.
— Вот какой из тебя купец, а? Ить про приданое не выспросил, не счёл деньги невестиной, — Богша хлебнул медку, раскраснелся. — Зря я тебе Медвяну Любимовну отдал, ой зря. С таким раззявой пропадет она.
— Богша, чегой-то не видал я в твоем дому жён. Дай-ка угадаю! Пока ты приданое считал, девок парни лихие увозили. Да? И кто тут раззява, а? Кто?! — Некрас брови супил шутейно, прятал улыбку. — Дожил до седых волос, а не разумел, что род крепок не токмо деньгой. А Медвяна Любимовна всем меня одарит, чем надобно. Верной будет, детей даст. Понял ли, косматый? Золото, какое ни есть у нее, оставь. Чай не безрукий я, не безголовый. Стяжаю сам.
Богша глянул на Медвяну, брови возвел, мол, неужто не обсказала про кубышку богатую. А та только плечами пожала в ответ. И когда ж было говорить про такое? То ласки жаркие, то свадьба…
Пир-то удался, даром, что гостей мало. Да ведь разве в том счастье, что гостей полон дом? Пусть невелик поезд свадебный, но дорог, сердцу мил.
Спустя малое время, Некрас поднялся из-за стола, поклонился хозяевам и Богше, взял жену за руку и потянул за собой. В лесу сумеречно, месяц яркий на небо взобрался, рожки востренькие выставил, звездам подмигивал.
— Медвяна, а ведь я не без подарка к тебе, — полез за подпояску, вынул кругляш блесткий. — Огневица тебе новая. Ту забрала Всеведа Луганская. Да и права была. Все беды через нее случились, но и встретились мы по ее велению. Сгорела злая в очаге волховском. А эта вот — мой тебе приворот. Носи и помни, одна ты для меня. И люби меня крепко.
— Куда ж крепче? Себя не помню, все мысли о тебе, — подалась к нему, приняла подарок. — Спаси тя, Некрасушка.
— Все-то у нас не по уряду. То моя вина. Прости, не серчай. Домой вернемся, так там пир славный устроим. Ведь Квит ты теперь, а род наш большой, небедный, — обнял, уткнулся в шею. — Теперь знаю, чем ты меня приворожила. Косой своей медовой. А теперь две их… Что ж делать-то? Совсем разум обронить?
— Оброни, Некрас. И про зайцев обскажи. Сулился вечор, — руки вскинула любого обнять. — Страсть, как послушать хочу.
— Медовая, давай потом про зайцев-то… — поцеловал жарко. — И когда ж на лавку попадем? Видно так начертано нам, по лесам, да по бережкам любиться.
* * *
— Ох, и везучий ты, сын, — Деян смотрел на сундук, полный золотой и серебряной деньги, ерошил волосы в изумлении — Это ж как теперь, а? Велес могучий, да с таким добром во зло можно угодить! Некрас, чего молчишь-то?!
— Бать, сам, когда увидал, меленько умом не тронулся. Вот оно золото Лутаков. Все через него. Пропади оно! Тьфу!
— Ну, ты поговори еще, щеня сопливый! Пропади, пропади! Найдем нето, куда упрятать. Ты вот что, сын, раздумай, можа еще насаду взять? Иль две? — Деян лоб наморщил, а потом и засмеялся. — А то и весь пяток, чего уж!
