Не будь у него обломка копья, заменявшего ему костыль, он бы упал. Страшным усилием воли он справился с собой и двинулся дальше. Перед ним один за другим вставали гребни степных увалов, поросшие ковылём. Самый малый подъём давался Джучиберу с великим трудом, но он знал, что должен идти. Ноги скользили по траве, он всё чаще спотыкался и падал, и всё дольше приникал к тёплой земле.
Солнце закатилось, из лощин потекли сумерки, заключая в свои объятья степь. Взобравшись на очередной гребень, Джучибер зацепился ногой о лежащий на его пути камень. Он упал лицом вниз и не смог подняться. Уставшее бороться тело просто отказалось повиноваться. Его последней мыслью была мысль о смерти, как об избавлении от мук, которые несла с собой жизнь.
Ночная прохлада вернула его к жизни. В седых порослях харганы шуршал ночной ветер. Недалеко от него пролаял корсак, крякнув и хлопнув крыльями, поднялся в небо селезень. Протянув руку, он нащупал обломок копья, который заменял ему костыль, поднялся и побрёл на утиный кряк.
Джучибер прошёл совсем немного, и перед ним, в свете луны серебристо блеснула излучина небольшой речки. Свет звёзд отражался на ряби воды. Он ползком спустился по отлогому берегу. Большими, жадными глотками пил чистую воду, остужая внутренний жар. Потом он растянулся на влажном песке и почти сразу же заснул.
Утром проснулся от охватившего его озноба. Едва сумел подняться на ноги. Голова кружилась, а руки и ноги дрожали противной дрожью. Живот свело от внезапно появившегося чувства голода. Встав на колени, он пробовал жевать траву, но она была сухой и жёсткой, словно грива боевого дахирана.
В голове предательски мелькнула лукавая мыслишка, что ему, как и всем не уйти от смерти, и что ему лучше бы уж умереть, там, рядом со своими воинами, чем вот так медленно издыхать от слабости и бессилия. Но, продолжая думать об этом, он всё же выбрался на берег и побрёл вниз по течению. Обогнув заросли тальника, он вышел на тропу, пробитую зверьём вдоль берега, и остановился.
На земле были видны чёткие отпечатки конских копыт. Там, где есть кони, то, значит, есть люди. Джучибер медленно пошёл по следу. За низким увалом на широкой луговине он увидел пасущуюся лошадь. Она медленно передвигалась, неторопливо перебирая ногами, пощипывая сочную траву возле берега.
Он огляделся, людей возле неё не было. Видимо она отбилась от табуна. Отстегнув ножны, Джучибер снял с себя ремень, сделал петлю и пошатываясь направился к лошади. Это была старая, но видимо сохранившая былую прыть, кобылица. Учуяв его, она подняла голову, посмотрела своими влажными глазами, и не спеша, пошла прочь. Джучибер медленно ковылял за нею, пока не выбился из сил.
Упав, он немного полежал, и, отдохнув, снова двинулся к лошади. Кобылица понемногу привыкала к нему, подпуская его всё ближе, но в руки не давалась. Наконец, словно сжалившись над ним, лошадь подпустила его к себе.
Ослабев от усилий, Джучибер приник к живому тёплому боку кобылицы. Держась за жёсткую гриву, он слушал, как она дышит, и как стучит её сердце. Это была жизнь, говорившая, что нужно жить несмотря ни на что. Кобыла вздохнула так, словно была человеком и, обернув свою крупную голову, поглядела на него.
Он разулся и сплёл из шнуровки сапог уздечку и взобрался на спину лошади. Уж теперь-то он не умрёт. Конечно, он в любой момент может нарваться на табгаров – слабый и обессиленный он будет лёгкой добычей. Но сейчас, его куда больше волновал вопрос о том, где можно раздобыть еды, поскольку вот уже третий день у него не было ни крошки во рту. Джучибер решил ехать на полдень, рассудив, что табгары меньше всего будут искать его там. Путь на полночь или на закат был для него отрезан.
С одной стороны, уезжать от речки было безрассудством, что могло стоить ему жизни. Но с другой. Где как не у воды он может встретить людей, а люди здесь принадлежали только к одному племени – табгарам. Он решительно ударил кобылу пятками в бок, направляя её прочь от речки.
Довольно широкая каменистая гоби, лежащая перед ним, давала ему возможность не оставить следов. Даже сейчас, израненный и ослабевший от голода, Джучибер не боялся пустыни. Детство и отрочество, проведённые им в лишениях и скитаниях закалили его.
Солнце постепенно клонилось к закату. Сумерки наступали здесь очень быстро. Ночь проглатывала последний солнечный луч и тут же закрывала необъятные просторы степи тьмой, щедро рассыпая на небе пригоршни сверкающих звёзд. Земля быстро отдавала тепло, и с наступлением ночи приходил холод.
Осмотрев окрестности, Джучибер остановил коня и спешился у сухих кустиков эфедры. Сиреневые тени сменялись тёмно-серыми. Несмотря на то, что ночью наступал холод, он не стал разводить костра. К тому же он боялся, что вид огня снова напомнит ему о еде. В конце концов, воин должен уметь переносить голод, холод и другие трудности своего существования, иначе его жизнь не стоит и рваной собачьей шкуры. С мыслью об этом Джучибер завернулся в свой халат и улёгся спать на голой земле.
Он проснулся на рассвете. Его изорванный халат был влажным от выпавшей за ночь росы. Жажда подняла Джучибера на ноги. Найдя плоский камень, он принялся слизывать с него выступившую росу, но это не принесло ему облегчения. Он понимал, что ему нельзя здесь надолго задерживаться. Нужно найти воду и пищу. Недолго раздумывая, Джучибер затянул пояс на халате и с трудом поднялся в седло. Конь лишь покосился большим чёрным глазом на своего седока, когда тот, шатаясь, подобрал поводья.
Кобыла шла, выбирая путь больше самостоятельно чем, полагаясь на своего измученного седока. Джучибер лишь изредка приподнимал голову, окидывая мутным взглядом окружающее его пространство, и снова обессилено склонял лицо к жёсткой лошадиной гриве. Испытывая жажду не меньшую чем человек, она отыскала небольшую, местами почти совсем обмелевшую, речушку, укрытую невысокими скалистыми сопками от иссушающих лучей солнца.
