И есть не стала – с больной головы кусок в горло не лез.
Симка огорчился чуть не до слез. Егорка его смешил-смешил, пока светлая мысль не пришла ему: отломить горбушку от каравая, посыпать солью, маслица льняного плеснуть да отослать Наумке в угощение, пока она горячая. Если деду Селиверсту на глаза не попадаться, так, может, и возьмет Наумка дружков подарок – не побоится опоганиться-то…
Симка развеселился – с приветом, мол, да лаской от хворой вороны! – разыскал валенки – тоже еще умора, старые валенки-то чуть не до пояса достают, хоть прячься в них! – забрал кусок и убежал.
Егорка во дворе дрова колол, когда Симка вернулся.
От бега запыхался и шапку потерял – на бледном лице румянец пятнами. Остановился у плетня, выдохнул, почти не заикаясь:
– Егорушка! Староста Михей и урядник идут Лаврентия в холодную посадить – купцов Игнат им нажалился!
– Ах ты…! – Егор воткнул топор в колоду и махнул через плетень. – Иди в избу, Симка, я сейчас!
Симка и не подумал послушать; человек бы, может, и к концу истории поспел, а лешаки, легкие ноги, успели к началу: Егорка – у Лаврентия на руках повиснуть, а Симка – перехватить Татьяну, что выскочила на крыльцо в одной рубахе да сарафане, чтоб под горячую руку не попалась. Тем урядник Ермил по прозванию «Млёха-воха» и жив остался – опомнился от страха и теперь тянул из ножен заржавелую саблю:
– Беспорядки же, млёха-воха! Он, Лаврентий, и барыню не почитает, и лерегию не почитает, и недоимков на нем – пять с полтиной, млёха-воха!
– Да что ж ты в каждую дыру суешься, Млёшка-вошка? – бросил Лаврентий, уже не пытаясь вырываться: Егорка успокоил его зверя одним прикосновением. – Чего надо-то вам от меня?
– Так что, Лаврентий, – сказал Михей степенно, хотя ему тоже было явственно не по себе, – ты об себе не должен сметь слишком мнить. Ты ужо чересчур распускаешь себя-то. Такого полного права нет, чтоб людей бить.
– Ты об Игнате, что ль, толкуешь? – усмехнулся Лаврентий. Егор отпустил его руки, и теперь он стоял, скрестивши их на груди и глядя насмешливо. – Да коли б я его бил, он бы тебе не жалился – не дополз бы, стало быть.
– Власть-то тоже не почитает, млёха-воха, – вставил Ермил. – Он бы, Михей, и тебя избил, он же, Лаврентий, есть горький пьяница да задира, ему все едино, млёха-воха… Эвон, что баит… Столковался с этим… с бродягой рыжим… Пачпорта-то нет у этого, млёха-воха, хоть ты что…
Михей, однако, не поддержал Ермиловы слова о Егоркином пачпорте. Драться с Лаврентием, хотя бы и имея Ермила в союзниках, ему совершенно не хотелось, а добром Битюг под арест не пошел бы. Сейчас и повод для такого ареста казался Михею слишком ничтожным, хоть и неловко было ссориться с Глызиным – да еще и чувствовал он неожиданную благодарность рыжему бродяге. А если Лаврюшка бы вправду в драку полез? А если б Ермил ткнул его своей жестянкой – хотя бы и просто со страху? Из простых мер могло бы выйти калечество или даже уголовное смертоубийство – а все оттого, что Игнат пожелал свести счеты?
– Чего-й-то ты, рыжий, тут крутишься… – начал Ермил снова. Лаврентий хотел что-то запальчиво ответить, но Михей его перебил.
– Я об этих делах слушать боле не желаю, – сказал он внушительно. – Рыжий-то – пусть его. Много тут шатущего народу околачивается… Я на своем месте должон упредить которые нарушения порядков – вот и упреждаю. Ежели ты, Лаврюшка, снова таким манером забунтуешь, я тебя велю в волость отвести да выпороть. И нечего. Которые уважаемые люди могут и суд на тебя найти.
Тут Егорка подал голос.
– Ты, Михей, мужик умный. Ты ж понимаешь, что Лаврентий Игната не бил – так, грозил только. Лаврентий правду говорит: рука у него железная, кости он переломал бы Игнату-то… Ты мне лучше скажи, с чего это Глызинские люди такие штуки-фигуры затевают? Ведь пытал Игнат от Лаврентия избавиться! К чему бы?
– Волков меня стрелять звал, – сказал Лаврентий мрачно. – Десятку за шкуру сулил.
– Чего ж не пошел, млёха-воха? – спросил Ермил. – Деньги-то, мы скажем, не маленькие…
– Неохота было, – бросил Лаврентий. – Да и облаял он меня. А что ж я ему – холуй? Аль пес – бежать, когда Федька Глызин свистнет? Я не желаю, Михей Протасьич, и тебе не советую. Мы тут, в Прогонной, чай, свои люди, а Глызин-то приехал да уедет – что ж нам, шабрам, браниться из-за сторонских-то?
Михей пожал плечами, давая понять, что считает разговор законченным. Он чувствовал некоторое раздражение оттого, что Игнат их с Ермилом попросту натравил, как псов, но ссориться с купцом-мильонщиком никак не хотелось. Михею потребовалось некоторое время, чтобы подумать – но, в конце концов, он решил.
– Ты, Лаврентий, вот что… – сказал он, морща лоб, – ты не замай Глызинских-то… Нелюбо тебе – и ладно, а драться с ими – это уже беспорядки. Так что ты не суйся, а ужо облаву на волков мы и без тебя справим, и с Игнатом я столкуюсь. Десятка, ишь ты… Хорошие деньги-то!
– Михей, – окликнул Егорка. – Не жаль тебе живую тварь по чужой прихоти за деньги истреблять? На что? Даже шкуры по такой поре еще на шубу не годятся…
Михей взглянул на Егорку и снисходительно ухмыльнулся – он был очень доволен собой.
– Так что волк – он есть хищный зверь. Чего его жалеть?
– Точно, млёха-воха! – восхищенно подсунулся Ермил, у которого уже выветрились и раздражение, и страх. – Чтоб знали, млёха-воха, и близко не совались! Михей Протасьич, возьми меня в обчество, у меня берданка хорошая…
Михей кивнул, и они с урядником пошли прочь со двора, к Силычеву кабаку.
– Ну и слава Богу! – сказала порядком озябшая Татьяна с невольным облегчением и радостью. – Ушли – и слава Богу. Симонька, пойдем-ка в избу, я тебе оладью дам, колосок шелковый…
Симка, улыбнувшись ей благодарно и напряженно, посмотрел на Егора повлажневшими глазами: «Никак они и вправду пойдут волков стрелять, Егорушка?»
– Иди, Симка, иди, – сказал Егор. – Мне с Лаврентием потолковать надо. Не бойся ничего.
Татьяна увела Симку в избу; Лаврентий схватил Егорку за плечи, прижал к стене:
– Егорка, что делать-то мне? – выдохнул он в отчаянии. – Ведь сродники они мои теперь, стая-то! Увидят когда – ласкаются, что дети малые, играют, с собой зовут… Ведь это ж все равно, что по братьям моим стрелять! А все я виноват – это ж я Игната до барской усадьбы провожал, пугнуть хотел… Дурная моя голова, Егорка, негодный я им вовсе пастух и всех их погубил…
Егор вздохнул.
– Сегодня мужики еще в лес не пойдут, Лаврентий. Поздно уж. Да и время надо облаву-то подготовить. Завтра, чай, соберутся – а нынче ночью ты стаю свою уведешь. Подале уведешь, за Мокреть, в Гиблую Падь – чай, об этом думал? А может, все еще лучше выйдет. Может, облавы и вовсе не будет, – улыбнулся он на Лаврентиеву загоревшуюся надежду. Просто отведешь своих ребят – и переждешь малость. Да не грызи себя, – и толкнул Лаврентия в грудь. – Не в капкане, чай!
