И снова долгие речи. Сначала разглагольствовал сам годрландский конунг, вознося хвалы великому Набианору! Жаль, что его голос едва-едва был слышен, не привычен Алексиос горлопанить на всю Арену. Потом выступали еще какие-то благородные мужи.
А потом встал сам Набианор, и вот он умел говорить так, чтобы его голос доходил до самых дальних уголков Арены. Я не удивлюсь, если его слышали и служители, что прятались глубоко под песчаным дном.
С первых же его слов зрители замолкли совсем, а глаза Хальфсена, Коршуна, Феликса и даже Рыси, что лишь слегка знал сарапский, словно бы подернулись ледком. Я захватил ульверов своим даром и поделился с ними собственной злостью, Живодер тут же плеснул яростным весельем, Тулле словно потянул за невидимые нити, и все сразу встрепенулись. Кроме Феликса. Сварт глянул на меня умоляюще. Он на всех гуляниях ходил за Пистосом по пятам, прогонял старых приятелей, следил за его чашей и учил нордской речи. Да мы все настолько привыкли к Феликсу, который продолжал жить с нами, что зачастую окликали его по-нордски.
Я посмотрел Сварту в глаза, показал жестом, что это будет на его совести, вдохнул, потянулся даром к Феликсу, нащупал его огонек и затащил в стаю. Фагр вздрогнул, ощутив разом вокруг и внутри себя аж два десятка ульверов. О, я знал это чувство! Будто тебя стало больше, и всё возле тебя тоже стало больше. Словно у вас одна кожа на всех. Одни мысли на всех. Одна жизнь на всех.
Хорошо, что боль на месте мертвых хирдманов ощущал лишь я.
Возле Набианора тоже все замерли, завороженные его словами. Лишь один воин, что стоял вне зала пророка, осторожно пробирался ближе, обходя заслоны дружинников один за другим. И этот воин был одет в точности как дружинник. Может, несет весть от гонца, что недавно прибыл? Или что-то заметил неладное?
Сарапские речи я всё равно не разбирал, следить за завороженными людьми тоже невесело, потому я не отрывал взгляда от единственной движущейся фигуры. Набианор продолжал говорить, а точнее петь. Он словно перебирал струны на арфе, то взбираясь ввысь, то опускаясь к самому дну.
Воин исчез за стенами зала, и я вздохнул. Больше ничего интересного я не замечал.
И вдруг речь пророка оборвалась. Вокруг его комнаты забегали люди, дружинники враз ощетинились короткими копьями, мелькнуло что-то красное, и занавеси отсекли от зрителей происходящее внутри.
— Что там случилось? — спросил кто-то из ульверов.
Тот же вопрос возник у каждого на Арене. Молчавшая доселе толпа враз загомонила, поразив привыкший к тишине слух.
Я вглядывался в движение занавесей, пытаясь угадать, что же там произошло.
Кто-то из приближенных Набианора догадался приказать, чтобы выступления продолжались. И на плотный песок Арены выехали Солнцезарные. Одного их вида хватило, чтобы люди позабыли на мгновение странности в занавешенной комнате. Вида и рунной силы, которую сарапские всадники и не думали прятать: хускарлы, хельты и несколько сторхельтов. Великолепная броня, отливающая золотом! За такую на Северных островах отдали бы пару деревень, не торгуясь. Великолепные лошади в сияющих попонах! Каждая не меньше ста илиосов ценой. И великолепные воины! По их посадке и манере держать оружие уже было понятно, как они хороши в бою. Даже Гачай, скорее всего, не сравнился бы с ними.
Солнцезарные сделали круг по Арене, высоко вздымая сарапское знамя.
А потом занавеси отдернули.
Глава 8
Занавеси отдернули, и я увидел ту же комнату, в которой почти ничего не изменилось, разве что девки забились в дальний угол, да пропали фрукты со столика.
В ближнем конце комнаты стоял Набианор, ткань с его головы была сорвана, и я ясно видел его блестящую лысину. Он воздел руки к небу и заговорил.
На сей раз я толкнул Хальфсена, чтобы тот пересказал слова пророка.
— Он говорит, что привык считать Годрланд своим вторым домом. Верил, что люди здесь от всего сердца приняли Бога-Солнце. Он не забирал их дома и земли, не отнимал рабов и скот, а наоборот — даровал истинную веру, открыл глаза на ложных богов и дал возможность вознестись на небеса. Он даже сохранил эту Арену и позволил устраивать игры, не ради пустого веселья и пролития крови, а ради возвеличивания отважных воинов, чтобы каждый человек в Гульборге знал тех, кто сражается ради людей. И чем вы отплатили? Черной неблагодарностью! Подослали крысу, чтобы та убила его! Конечно, Бог-Солнце защитил свои уста!
Солнцезарные на Арене расступились, меж ними протащили окровавленного человека. Служители быстро поставили столб, к его вершине прибили поперечную балку, так что она походила на руку, вытянутую в сторону, и к ней подвесили несостоявшегося убийцу. Его запястья плотно охватывала толстая цепь. Одежду с него срезали, оставив полностью обнаженным, и лишь в конце сняли тряпку, закрывающую его лицо.
Люди на скамьях разом выдохнули. Даже мне стало не по себе.
Это же Клетус!
Его знал весь Гульборг, ведь он совсем недавно красовался на Арене, восхищая своим мастерством.
Я не порицал его стремление убить захватчика, но почему сейчас? Здесь? На что он надеялся, попытавшись убить Набианора, будучи всего на одиннадцатой руне? Ладно, если он был хотя бы сторхельтом… Но хельт? Против человека вдвое сильнее его?
А Набианор распалялся больше и больше. Хальфсен пытался пересказать его речь, но вскоре застыл с открытым ртом. Люди вокруг, особенно те, что побогаче, попадали на колени и уперлись лбами в пол, потом повалились и верхние ряды, хотя я сомневался, что те знали хоть слово по-сарапски. Даже мне захотелось опуститься наземь и склонить голову, словно на мои плечи навалилась невыносимая тяжесть.
Солнцезарные спешились и встали на одно колено.
— Вниз! — сказал я, удерживая стаю.
И ульверы сползли под скамьи, чтобы не выделяться среди остальных.
Речь Набианора уже не лилась напевным ручейком, а громыхала над Ареной, била молотом, пронзала жгучими молниями и давила свинцовой тяжестью. Слышались стоны, кряхтение и стенания низкорунных горожан.
Я постоянно встряхивал через стаю тех ульверов, кто хоть немного разумел сарапский. Феликсу стало совсем дурно, и мне пришлось указать на него Живодеру. Бритт, кстати, переносил воздействие сарапского дара легче всех, потому легко протиснулся меж сидевшими под скамьями ульверами, ткнул Пистоса в плечо, тряхнул, похлопал по щекам, а потом ударил его поддых. Когда пытаешься вдохнуть и никак не получается, сразу забываешь о любых словах, кем бы они ни были сказаны!
Наконец это закончилось. И началась казнь.
Солнцезарные вскочили на коней и закружили по Арене. Время от времени кто-то из них вырывался из общего круга, подъезжал к подвешенному за руки Клетусу, ударял его копьем и вновь вливался в скачку. Били не насмерть, а вскользь, сдирая кожу, разрывая мясо, обнажая кости. Клетус раскачивался, вращался на цепи и молчал, лишь прикрывал глаза в момент удара. Редко кто из Солнцезарных целился в лицо или живот, чтобы ненароком не убить его. И даже так вскоре Клетус стал похож на истерзанный кусок мяса. На ногах не осталось ни единого целого лоскутка кожи, руки изорваны до костей, на спине кое-где белели ребра, один глаз вытек, выбитый неудачным ударом, щека вспорота до уха и выбито несколько зубов. Но Клетус всё еще молчал.
Зрители выли и кричали при каждом ударе, радуясь необычному и кровавому зрелищу.
Я с трудом отвел взгляд от казни и посмотрел на Набианора, но того уже не было на месте. Его комната была пуста, и вся личная дружина тоже ушла. Тогда я встал. За мной поднялись и ульверы.
Каким бы человеком ни был Клетус, какие преступления бы ни совершил, умирал он достойно! Пусть в его руках не было оружия, пусть он гол и жалок телом, но дух его крепок и силен. И он должен обрести доброе посмертие! Жаль лишь, что он не рожден нордом и потому не попадет в дружину Фомрира, но, может, старые фагрские боги примут его?
Казнь длилась до самого заката. Лишь когда померк последний солнечный луч, Клетус наконец получил долгожданный смертельный удар, пронзивший его насквозь.
