* * *
Многие горожане остались на ночь прямо на скамьях Арены, но я решил вернуться в дом. Там я кликнул Лавра, потребовал накрыть стол и подать самого крепкого вина. Клетус заслужил хотя бы тризну, если уж достойного погребения ему не видать.
Лишь когда в голове слегка зашумело, я решился спросить у Хальфсена, что же говорил Набианор. Но наш толмач так усердно пил, да еще после трехдневного поста, что уже толком не мог говорить.
— Коршун?
— Многого я не понял, — покачал головой полусарап, — моя мать была всего лишь рабыней и говорила просто, а Набианор говорит иначе. Даже со знакомыми словами я не всегда догадывался, о чем речь. А под конец вряд ли хоть кто-то его понимал.
— Смерть, — вдруг сказал Феликс по-нордски. — Тьма. Ужас. Голод.
— Да, он говорил о страхах и наказании. Каждый, кто помыслит дурное против него и бога, умрет в муках, его дети умрут в муках, души его предков будут прокляты, его земли станут бесплодны, его скот падет, корабли утонут и даже рабы его будут страдать.
Ну, помнится, первый встреченный мной солнечный жрец говорил примерно то же самое, всё стращал и худым посмертием, и дурной жизнью.
— Тулле! Ты хотел увидеть Набианора. Теперь ты его увидел. Что скажешь?
Мой друг устало потер лицо:
— Его сила чудовищна. Я его почти не различал за нитями, которые тянулись от него во все стороны. Зато Клетус был чист, без единой нити.
— Это как? Разве такое бывает? Разве Набианор не привязывает к себе свою дружину?
— Все дружинники и все Солнцезарные накрепко привязаны к пророку. Настолько крепко, что умрет он, умрут и они. Но ни одной нити не вело к Клетусу. Хуже другое: теперь нити протянулись ко всем, кто был на Арене, даже к ульверам. Самые тонкие у тебя, у Живодера и у меня.
— И что в тех нитях? Как они нам могут помешать?
Тулле обвел нас взглядом, криво усмехнулся и сказал:
— Надо убить Набианора!
Меня слегка ожег страх и тут же растаял. Живодер воткнул нож в стол. Некоторые ульверы отпрянули назад, даже в свете масляных ламп было видно, как побледнели их лица. Коршун закашлялся, поперхнувшись вином, Рысь выронил чашу, а Феликс вовсе слетел на пол, скрючился и зажал уши руками. Хорошо, что Хальфсен уснул, осоловев от хмеля.
— Видишь? — спросил Тулле. — Одна лишь мысль о смерти Набианора пугает.
— Можно ли оборвать эти нити?
— А ты и впрямь думаешь…
— Нет. Но я не хочу, чтобы мои хирдманы хоть как-то были привязаны к тому ублюдку.
— Тонкие я могу убрать, а остальные придется истирать потихоньку.
Леофсун поднял чашу, зачем-то понюхал, скривился и отставил в сторону.
— Я завтра не пойду на Арену, — сказал он.
Пистос пробормотал что-то на фагрском.
— Феликс тоже, — пересказал Рысь.
Я и сам сомневался. Возможно, завтра там будет биться Лундвар, который, кстати, так и не вернулся. Если он погибнет, кто заберет его тело и похоронит? Но сталкиваться с Набианором в третий раз мне не хотелось.
— Может статься, пророк не покажется на Арене, — заметил Простодушный. — Да и дружинникам он не будет верить так, как прежде, начнет перепроверять каждого.
Разумно. Если Набианор и придет, то лишь на третий день, когда будут самые главные бои. Значит, завтра можно и сходить.
Так что с утра мы снова потащились на Арену, оставив дома Пистоса, Рысь и Сварта, выкупили новые места и уселись.
Сегодня зрителей было меньше, кое-где виднелись незанятые скамьи, да и многие ложи для благородных пустовали. Мы невольно поглядывали на зал Набианора, уже без ковров, подушек и столиков. Может, он и впрямь решил больше не ступать на Арену, где его пытались убить?
Потом начались бои, перемежаемые выступлениями лицедеев. И хотя всё выглядело в точности, как вчера, ощущалось оно иначе. Не так громко кричали зрители, подбадривая бойцов, не так весело смеялись над кривляниями карликов, не столь щедро бросали медь и серебро на окровавленный песок.
Лундвар вышел на Арену ближе к полудню вместе с двумя десятками воинов со сходными рунами, а против них выпустили одну хельтову тварь. Вообще, хирд из хускарлов легко справится с такой тварью, только эти воины не были хирдом. Лундвар, вон, даже языка не понимал. Не сразу я догадался, что в этом и заключалась суть: многие из хускарлов не знали ни фагрского, ни сарапского, их собрали с разных земель и из разных племен. Так что поначалу воины больше мешали друг другу, чем помогали, бранились, двое даже подрались, забыв о твари. Но малу-помалу опытные бойцы притирались, сходились в пары и тройки в зависимости от брони и оружия. Когда же тварь уже изрядно потрепали, в дальних концах Арены открылись тайные двери, и оттуда вышли еще твари, послабее.
Двоих лучников, стоявших поодаль, разорвали на месте, зато остальные заметили новую угрозу и быстро поменялись местами. Копья удерживали хельтову тварь на месте, а мечи, топоры и булавы принялись за тварей поменьше. Медленно воины перемололи Бездновых отродий, а потом добили и последнюю. Я не понял, кому досталась благодать с нее, но Лундвар выжил, скорее всего, получил желанную руну, и этого было достаточно.
Мы посидели еще немного, но Отчаянный всё не шел. Через стаю я чувствовал, что он где-то здесь, на Арене, только почему-то не выходил к нам. Неужто он договорился на другие бои? У него дури хватит!
Тем временем начались скачки на колесницах. И Арена сразу же оживилась, видать, гульборгцам нравилось смотреть на хрипящих коней, слушать треск сталкивающихся повозок, дышать пылью из-под копыт. Они выкрикивали имена возниц, яростно потрясали кулаками, словно желая подстегнуть лошадей, вскакивали на скамьи.
Хальфсен сказал, что заезды будут идти до вечера, так что я решил уйти. Некоторые ульверы захотели остаться, ну и пусть их, только толмача я забрал с собой.
А дома меня уже ждали. Двое фагров, хельт и хускарл, и обоих я уже видел на этом самом месте. Это были хирдманы Клетуса, что приходили с ним сюда для передачи илиосов. Имен их я тогда не услышал, да и сейчас не особо жаждал узнать. Для чего они пришли? Потребовать вернуть золото? Или затаили гнев за тот пир? Хорошо, что Рысь остался дома, иначе они могли бы вырезать наших рабов, и как тогда бы я оправдывался перед Жирными?
Впрочем, Леофсун выглядел спокойным, даже улыбался. Видать, уже успел переговорить с фаграми.
Я смыл с себя пыль и пот, выдул кувшин прохладного вина, разведенного водой, и лишь потом уселся за стол. Хальфсен, настороженно поглядывая на гостей, встал за моей спиной. Тулле, Рысь, Сварт и Феликс тоже захотели послушать, с чем пожаловали фагры. Не хватало Простодушного, который решил остаться на Арене.
— Это хирдманы Клетуса Кидонеса, — Хальфсен начал с того, что мы и так знали. — Хельта зовут Доме́тий, он был побратимом и заплечным Клетуса, а хускарла — Севи́р. И они пришли просить у тебя убежища.
— «Убежища»? — переспросил я, хотя сразу понял, о чем речь.
Если бы кто-то попытался убить конунга Рагнвальда, то казнили бы не только убийцу, но и всех мужчин его рода, кто уже получил первую руну. Рунных женщин отдали бы в жены, а безрунных продали в рабство. Что уж говорить про хирд? Рода хирдманов, скорее всего, не тронули бы, а вот их самих тоже полагается казнить. И казнили бы их мужчины пострадавшего рода, чтобы получить за них благодать.
— Клетус отрекся от рода, потому его родичей не тронут. Наверное. А вот хирдманов уже ищут. Некоторые успели уйти из города, в основном, те, кому было куда идти, но этим, ближникам Клетуса, деваться некуда. Дометий видел, как ты встал во время казни Клетуса, он сидел среди зрителей, потому и решил попроситься к тебе.
— Этого мало, — встрял Рысь. — Почему именно к нам?
Хельт замялся, переглянулся с хускарлом и с неохотой ответил.
— Говорит, что с нордами им выжить и сбежать из города будет легче. Вы часто ходите в личинах, под которыми не понять, норд там или фагр. К тому же рано или поздно вы уйдете из Гульборга, иначе бы не жили в доме живичей, а перебрались к покровителю. Они готовы покинуть Годрланд навсегда.
