… Мыться в горячей воде было самым настоящим блаженством — первые минут десять я бездумно сидела на чурбачке, кем-то предусмотрительно брошенном на дно бочки, и млела от прикосновений к волосам. А когда служанка смыла с моей головы пену от мыльного корня и попросила встать, я с трудом нашла в себе силы, чтобы пошевелиться.
Встала, позволила себя помыть и расстроенно уставилась на основательно помутневшую воду: дома она оставалась почти такой же чистой, как и была…
— Помочь вылезти, или посидите еще? — робко спросила тетка.
— Вылезу… — вздохнула я, кое-как перелезла через край бочки и расстроенно огляделась по сторонам: вытираться было нечем! Кроме грязного колета или нижней рубашки…
— Сейчас принесу, ваша милость!!! — догадавшись, чем вызван мой вздох, воскликнула женщина и метнулась к двери.
Сообразив, что она вот-вот распахнет ее настежь, я сорвала с кровати покрывало и завернулась в него чуть ли не с головой. Как оказалось, вовремя — когда дверь с грохотом ударилась об стену, в дверном проеме возник встревоженный Кром. Видимо, среагировавший на топот служанки:
— Ваша милость, у вас все в порядке?
— Да… — кивнула я. — Просто послала ее за рушниками…
— А-а-а… — Меченый позволил тетке выйти в коридор и, на всякий случай оглядев комнату, аккуратно прикрыл дверь…
… Минут через двадцать, уступив бочку Крому и завалившись в кровать, я уставилась в стену и задумалась о Бездушных. Вернее, не о самих Бездушных, а о причинах, вынудивших орденцев рассказывать о них неправду.
Конечно же, я понимала, что все Нелюди — разные. Но тот, которого я знала лично, совершенно точно не ощущал нарастающей боли в промежутках между убийствами, не испытывал потребности кого-то мучить и не нуждался ни в каком ключе. А еще, вместо того, чтобы радоваться моим страданиям или пользоваться моими слабостями, он сочувствовал, помогал и защищал!
«Может, это следствие соперничества между двумя орденами? — мелькнуло в голове. — И они пытаются друг друга уничтожить, в том числе и чужими руками?»
Мысль, навеянная рассказами отца о придворных интригах, показалась мне здравой. И я попыталась вспомнить, как Кром относился к служителям Бога-Отца.
Перед глазами сразу возникло лицо отца Димитрия. И я криво усмехнулась: он их убивал. Там где видел. Но не хаял никогда…
«А чего хаять?» — мрачно подумала я. — «Увидел, убил, вырезал очередную зарубку и в путь — искать следующего…»
На душе сразу же стало ужасно горько. И я поняла, что не хочу считать Крома орудием, созданным Двуликим для уничтожения слуг Бога-Отца.
Закусив губу, я повернула голову и ненавидящим взглядом уставилась на символ Отца-Отступника — Посох Тьмы.
Выглядел он жутко: темное, почти черное дерево, блестящее от долгого употребления и похожее на сгусток мрака. Навершия, окованные сталью и горящие отраженным светом свечей. Центральная часть древка, покрытая бесчисленными зарубками — последними штрихами, поставленными рукой Крома в книгах чьих-то судеб.
Вглядевшись в эти штрихи, почти касающиеся верхней границы Пути, я вдруг вспомнила, что за то время, которое я провела рядом с Кромом, он вырезал на посохе не одну, а четыре зарубки!
Одну — после того, как убил брата Димитрия. Вторую — после того, как разделался с четверкой громил, пытавшихся стащить меня с коня на въезде в Меллор. Третью — после встречи с шайкой на выезде из него же. И четвертую — после того, как я чуть не сгорела на постоялом дворе у Сосновки…
Не знаю, как на постоялом дворе, а среди грабителей, отправленных Кромом в Небытие, орденцев не было точно!
«Значит, он — не орудие…» — облегченно подумала я. И улыбнулась…
Четвертый день третьей десятины третьего лиственя.
…Плечо начало ныть чуть ли не после первого же движения. Да, не особенно сильно, но круговые удары и блоки, требующие поднимать руки выше уровня лица, получались из рук вон плохо. Пришлось отложить посох в сторону и заняться разогревом мышц.
Я десяток раз повращал головой посолонь и противосолонь, покрутил плечами вперед и назад, несколько раз наклонился, потом опустился на колени, чтобы отжаться от пола, и вспомнил любимую присказку Кручи: «Если что-то делаешь — делай хорошо. Или не трать время на ерунду…»
Подумал, усмехнулся и снова встал: Голова был прав. А хорошую разминку надо было начинать с пальцев ног.
Скинул сапоги, поставил ноги на ширину плеч и принялся по очереди вкручивать стопы в пол.
Привычная, выполненная не одну сотню раз последовательность движений быстро настроила меня на нужный лад, и к моменту, когда я добрался до плеч, сознание балансировало на грани того самого состояния, которое Роланд называл Ощущением Пустоты: я чувствовал не только свое тело, но и все окружающее пространство.
Разогрел плечи, потом шею, несколько мгновений стоял неподвижно, потом полуприкрыл глаза и неторопливо перетек в стойку лучника, начиная танец Ветра.
Короткое, почти незаметное движение левой руки, в реальном бою сместившее бы летящий в лицо кулак на ладонь в сторону, не вызвало и тени неприятных ощущений. Удар правым кулаком в горло воображаемого противника и последующая подсечка — тоже!
«Здорово…» — отрешенно отметил я и… заставил себя сохранять тот же неспешный ритм: разогретое тело требовало движения. Причем быстрого и в полную силу…
… Захват за срамное место, рывок на себя с одновременным ударом пальцами другой руки в глаза получился ничуть не хуже, чем до ранения. И уход от удара противника, атакующего со спины — тоже. Поэтому последнее дуновение — заход за спину и удар, перебивающий ему позвоночник — я чуть было не выполнил в полную силу.
Увы, выдох, заменивший привычный полу-рев, полу-крик, тоже получился громковат: ее милость, мирно спавшая все время, пока я разминался, испуганно вылетела из-под одеяла и в мгновение ока вжалась спиной в изголовье кровати.
Рыжее облако волос, широко раскрытые глаза, закушенная губа и прижатые к груди руки выглядели настолько забавно, что я прервал первое дуновение танца Воды и опустил сжатые кулаки.
— А-а-а, тренируешься? — оглядев меня с ног до головы, облегченно выдохнула она и виновато улыбнулась: — А мне тут приснилось, что к нам ворвались оранжевые…
Я неопределенно повел рукой, показывая, что кроме нас в комнате никого нет, и… изо всех сил сжал зубы, чтобы не застонать: леди Мэйнария сонно зевнула и, смутившись, совершенно по-Ларкиному спрятала лицо в ладонях!
Перед моим внутренним взором появилась картинка из далекого прошлого:
