Она тужилась, сколько хватало сил. Потом силы кончились.
К полудню поощрения повитухи и банальности лекаря звучали реже, а потом и вовсе сошли на нет. Когда лекарь подошел к двери и велел горничной позвать хозяина, Джульетта поняла: он думает, что она его уже не слышит. Временами, когда внутри нее кружился красный вихрь боли, она и вправду ничего не слышала. Но не сейчас. И она погрузилась в воспоминания.
Слова Леопольда ранили Джульетту.
Он опечален — она полюбила кого-то прежде и сильнее, чем его. Она хотела сказать… Если она выживет, то объяснит: это неправда. «Неправда», — сказала она себе, хотя и знала, все совсем не так. Неистовый юноша из базилики одним прикосновением поймал ее на крючок. Даже сейчас перед ее глазами стояло его лицо.
Серебристо-седые волосы. Пронизывающие глаза в янтарную крапинку. Госпожа Джульетта вздрогнула, ее тело остывало.
— Она отходит, — сказала повитуха.
— Почему никто до сих пор не нашел принца?
— Он снаружи.
— Господи, женщина, попроси его войти.
— Я ездил верхом, — сказал Леопольд, закрывая за собой дверь. — Я не мог оставаться…
Его голос. Шепот, который Джульетта слышала издалека. Шелест ветра в траве. Боль осталась позади. Джульетта плыла в красном тепле, где-то вне своего тела.
— У вас есть выбор, — сказал лекарь.
— Какой?
— Я могу попытаться спасти госпожу, но тогда она наверняка потеряет ребенка. Я могу спасти ребенка, но тогда вы потеряете ее. Если это мальчик и если на то будет воля Господа, он выживет, — похоже, лекарь уже сделал свой выбор.
— Спаси обоих, — ответил принц Леопольд.
— Ваше высочество. Это невозможно.
— Тебе не хватит мастерства?
— Нет, господин. Никто не сможет…
— Тогда найди того, кто сможет, — отрезал Леопольд. — И немедленно. Я не потерплю ничьей смерти.
В голосе принца слышался еле сдерживаемый гнев. Даже Джульетта, завернутая в красное тепло и уже задумавшаяся, не лучше ли будет просто уснуть, вздрогнула от его ярости.
— Ваше высочество, — сдавленным от страха голосом взмолился лекарь; ему приказали совершить невозможное. — Прошу вас…
— Есть один человек в соседнем городе, — прервала его повитуха. — Он вырезал ребенка у рабыни и щенка — у охотничьей собаки. Все выжили.
— Он язычник, — яростно возразил лекарь.
— Да, — сказала женщина. — Язычник, который не любит терять рабов.
— Этот человек — иудей? — спросил принц Леопольд.
— Мой господин, он зовет себя Сарацином, — испуганно ответила повитуха.
— Пошлите за ним.
— Ваше высочество, подумайте…
— Ты знаешь, кто она? — Леопольд обращался к лекарю.
— Нет, мой господин. Говорят, она…
— Моя женщина?
Лекарь кивнул.
— С Божьего соизволения она станет моей женой. Если она умрет, я тебя повешу.
Послали за Сарацином.
Он выгнал всех из комнаты, открыл ставни и заявил: все, кому не нравятся крики роженицы, могут уйти куда-нибудь подальше. В природе женщины кричат, когда рожают. Даже христиане должны это понимать.
Принесли воду.
Холодную — для питья. Теплую — для умывания. И кипяток, чтобы вымыть инструменты. Врач, наточив ножи, встал на колени рядом с госпожой Джульеттой. Он прошептал извинения и снял с нее пропотевшую простыню. Потом вымыл ей бедра и начал нащупывать ребенка.
— Как я и думал, — заявил он. — Младенец повернулся.
Джульетта качалась на краю красного забытья; в комнате только она и врач. Должно быть, он говорит сам с собой.
— Его не удастся повернуть обратно. Теперь вам лучше уснуть. Либо вы проснетесь, либо нет. Почти все — в руках Божьих. Но малая часть — в моих.
Он открыл деревянную коробку, достал черную пасту, завернутую в промасленный шелк, и откупорил бутылочку со спиртом — единственный алкоголь, которого он позволял себе коснуться. Врач смешал пасту со спиртом и принялся по капле поить Джульетту. Едва она затихла, врач отложил смесь и сделал разрез.
Спустя десять минут новорожденный младенец издал свой первый крик.
Госпожа Джульетта осознала, что она жива, а ее ребенок сосет молоко, только через полтора дня. Его личико почти прижималось к кольцу, висевшему на цепочке между ее грудей.
К этому времени принц Леопольд назвал ребенка Львом и объявил его своим сыном.
…Пусть ветры воют так, чтоб смерть проснулась![19]
Отелло, Вильям Шекспир
Пасха, 1408.
— И если ангел может пасть, то и демон может восстать…
Книги, по которым Десдайо учила Тико читать, не могли подсказать ей эти слова. Но она произнесла их, когда он рассказал о нападении скелингов, пылающем Бьорнвине и Сухорукой, приказавшей мальчику развести огонь. В тот вечер над Венецией висела почти полная луна, и она разжигала голод Тико.
Он рассказывал о лосиных рогах над главным входом. О том, как обнаженные, раскрашенные красным скелинги бросались на острые колья, чтобы другие могли перебраться через них. Красные тела, красное оружие и красный мир. Скелинги раскрашивали охрой все, чем владели, даже свои каноэ.
Десдайо, сидя на скамье в пиано нобиле, говорила об уходящей зиме, падающем снеге и теплом пламени огня. Так начался их разговор.
Со снега и огня.
Якопо был с Атило, Амелия — в постели. В этот раз месячные у девушки проходили настолько тяжело, что Десдайо пришлось добавить ей в вино семена мака. Кухарка мрачно пекла пироги, и никто не рисковал ее отвлекать.
Тико сидел в зале — его вызвала Десдайо.
Одинокая, замерзшая и испуганная. Атило все больше времени проводил с герцогиней, и счастье девушки утекало день за днем. Конечно, Десдайо ничего не говорила. Но Тико чувствовал ее уныние. Она задумывалась, не правы ли те, кто ее избегает. Она совершила ошибку.
Печаль Десдайо нашла выход в разговоре о цветах, воспоминаниях о ячменных полях на материке. Контрапункт к вымученной живости. Тень, скрытая в улыбках.
— Тебе не холодно? — внезапно спросила она.
Тико отрицательно покачал головой.
Ее слова пробудили в нем воспоминания из детства — о Бьорнвине, утопающем в снегу.
— Бьорнвин? — переспросила Десдайо, пробуя название на вкус.
Потом подвинулась на скамье и похлопала по подушке рядом с собой. Она нахмурилась, когда Тико помедлил, прежде чем присоединиться к ней. От нее пахло маслом, ее любимыми духами из лепестков апельсина, и порохом, которым она пользовалась от зубной боли. Но за ними Тико почувствовал другой запах.
