брюки-парашюты – это прикольно?
– Вы все просто ужасные люди, – торжественно провозгласил Уоллес. – И я не желаю иметь с вами никаких дел. – И с этими словами он снова стал снимать стулья со столиков и больше не смотрел в их сторону.
– О нет, – сказала Мэй. – Пожалуйста. Нет. Все, что угодно, только не это. – Она сунула папку обратно в руки Хьюго. – Ладно. Номер два, мы спешим к тебе.
– Постарайся не опоздать на три дня, – съязвил Уоллес. – А то ведь с тебя станется.
– А, – протянула Мэй. – Значит, тебе не наплевать. Я тронута. – Она встала на цыпочки и поцеловала Хьюго в щеку. – Не забудь о…
– Маффинах. Не забуду. – Он обнял ее за плечи и притянул к себе. Уоллес не ревновал. Ничуточки. – Будь осторожна. С ним будет не так, как со всеми.
Уоллесу не понравилось озабоченное выражение его лица.
– Буду осторожна, – отозвалась Мэй, в свою очередь обнимая Хьюго. – Скоро вернусь.
Уоллес повернулся, чтобы сказать ей, что число присутствующих на похоронах еще ни о чем не говорит, но Мэй уже ушла.
Часы на стене вновь затикали и пошли как положено.
– Никогда не пойму, как все это работает, – буркнул Уоллес.
Хьюго только рассмеялся в ответ и вошел в кухню.
* * *
Весь день в чайной лавке было полно народу. Поскольку Мэй отсутствовала, Хьюго постоянно находился при деле, так что у него не было времени перекинуться хотя бы парой слов с Уоллесом, не говоря уж о том, чтобы отвечать на вопросы о содержимом папки. Это раздражало Уоллеса, хотя, если бы его спросили почему, он не смог бы дать вразумительного ответа.
Именно Нельсон уловил суть происходящего с Уоллесом, к большой досаде последнего. Уоллес сидел на полу рядом с креслом Нельсона, когда тот сказал:
– Он не забудет о тебе из-за новенького.
Уоллес решительно отказывался смотреть на него. Он не отрывал взгляда от камина, где потрескивали дрова.
– Меня это ни капли не волнует.
– Само собой, – медленно произнес Нельсон. – Конечно не волнует. Это было бы неразумно.
– Что верно, то верно, – отозвался Уоллес.
Они просидели молча не меньше десяти минут. Затем Нельсон сказал:
– Но если вдруг ты беспокоишься по этому поводу, то зря. Хьюго умный. Внимательный. Он понимает, как все это важно. По крайней мере, я так считаю.
Уоллес поднял на него глаза. Нельсон улыбался, но Уоллес не понимал, что было тому причиной.
– Ты о прибытии нового гостя?
– Ну да. В том числе.
– А о чем еще?
Нельсон пренебрежительно махнул рукой:
– Да так, ерунда. – Он немного помешкал: – Ты любил свою жену?
Уоллес моргнул:
– Кого?
– Свою жену.
Уоллес снова перевел взгляд на огонь:
– Да, но этого оказалось недостаточно.
– Ты старался изо всех сил?
Он хотел ответить «да», сказать, что сделал все, чтобы Наоми знала: она самый важный человек в его вселенной.
– Нет.
– А почему, как ты думаешь? – В голосе Нельсона не было укора, не было осуждения. И Уоллес был до смешного благодарен ему за это.
– Не знаю. – Он вытащил торчащую из джинсов ниточку. Он не носил ничего, похожего на костюм, с тех пор как научился переодеваться. Так он чувствовал себя лучше, словно сбросил скорлупу, о которой прежде понятия не имел. – Так уж получилось.
– А я любил свою, – признался Нельсон, и все, что хотел сказать Уоллес, так и осталось у него на языке. – Она была… полной жизни. Энергичной. В мире не было никого, подобного ей, но она по каким-то причинам выбрала меня. Она меня любила. – Он улыбнулся, но, как показалось Уоллесу, улыбался он сам себе. – У нее было одно обыкновение, доводившее меня до белого каления. Возвращаясь с работы, она первым делом скидывала туфли и оставляла их у двери. Затем на полу оказывались носки. Я шел за ней и подбирал ее одежду. Я спросил, почему она просто не кладет ее в корзину для грязного белья, как любой нормальный человек. И знаешь, что она мне ответила?
– Что?
– Она сказала, что жизнь – это не только грязные носки.
Уоллес уставился на него:
– Это… бессмыслица какая-то.
Улыбка Нельсона стала шире:
– Да? Но для нее это имело большой смысл. Однажды я пришел домой. Поздно. Открыл дверь и не увидел туфель. Носков на полу. Одежды. И подумал, что в кои-то веки она убрала за собой. Я почувствовал… облегчение? Я устал и не хотел бы ликвидировать устроенный ею беспорядок. И я позвал ее. Она не ответила. Я прошел по дому, комнату за комнатой, но ее нигде не было. Припозднилась, сказал я себе. Бывает. И тут зазвонил телефон. В тот день я узнал, что моя жена неожиданно скончалась. И это действительно очень забавно. Потому что даже после того как мне сказали, что ее больше нет, что все произошло быстро и она не страдала, я мог думать только о том, что отдал бы все на свете за ее туфли у двери. За ее грязные носки на полу. За ее одежду, сброшенную по пути в спальню.
– Мне очень жаль, – тихо сказал Уоллес.
– В этом нет нужды. Мы прожили хорошую жизнь. Она любила меня, и я старался, чтобы она все время помнила, что я люблю ее, даже если мне приходилось прибирать за ней.
– Разве ты не скучаешь без нее? – спросил Уоллес, не подумав, и сморщился. – Черт. Я не то хотел сказать. Конечно же скучаешь.
– Конечно, – согласился Нельсон. – Всем своим существом.
– И все же ты здесь.
– Да. И я знаю, что, когда буду готов уйти отсюда, она будет ждать меня. Но я обещал, что буду приглядывать за Хьюго, сколько смогу. Она поймет. Что такое несколько дней по сравнению с вечностью?
– Что для этого нужно? Чтобы ты совершил переход? – Уоллес вспомнил, что говорил ему Нельсон, когда они стояли под дверью. – Чтобы ты вознесся?
– А. Хороший вопрос. Что для этого нужно? – Нельсон подался вперед и тихонько постучал тростью по ноге Уоллеса. – Нужно знать, что он в хороших руках. Что даже перед лицом смерти его жизнь полна радости. Речь не о том, что ему нужно, потому что он ни в чем не испытывает нужды. А о том, чего он хочет. Это большая разница. Иногда мы забываем об этом.
– И чего же он хочет?
Вместо того чтобы ответить, Нельсон сказал:
– В последнее время он стал чаще улыбаться. Ты заметил?
– Правда? – А он-то думал, что Хьюго из тех людей, у которых улыбка не сходит с лица.
– Я гадаю, почему оно так. – Нельсон откинулся в кресле. –
