ложному следу. И всё это не без помощи этого осведомителя. Люди, подобные Полякову, Паша, прекрасно умеют сидеть на двух стульях и служить двум хозяевам. Я таких людей знаешь сколько перевидал? И Поляков — именно таков, уж ты мне, Паша, поверь.
— А если он изменился?
— Да брось, Паш. Ну что за наивность, честное слово? Столько лет в Совете, не зелёный пацан, а всё туда же. Люди не меняются, — заявил Литвинов, как рубанул с плеча, словно хотел подвести жирную черту в этом споре.
— Не меняются? — Павел внимательно посмотрел на Бориса. — То есть, ты хочешь мне сказать, что как был человек в юности восторженным дураком, так до смерти таким дураком и остаться должен?
Павел специально повторил слова Бориса, сказанные им всего лишь несколько минут назад, про его отца, юного участника мятежа. Восторженный дурак. Литвинов намёк понял, чертыхнулся сквозь зубы, попытался отыграть назад.
— Ты отца своего сюда не приплетай. Отец твой целую жизнь прожил, непростую жизнь. Она и не таких меняла. А Поляков твой…
Борис вскочил, закружил опять по комнате, не глядя на Павла. Пару раз чуть не наткнулся на кушетку, чертыхнулся вполголоса, но бег свой по их тесному каземату не прекратил.
— Вообще-то, он не мой Поляков, — спокойно заметил Павел. — Что не отрицает того факта, что он меня спас. Рискуя своей жизнью спас. И теперь рискует, когда врёт своим кураторам, или как там они называются… Боря, людям надо давать шанс. Сам же говорил, не бывает ангелов, все не без греха. А значит, надо поверить этому мальчишке.
— Не собираюсь я ему верить, — упёрся Литвинов. — Ты же тоже Мельникову не веришь. Потому что он тебе не нравится, и это все знают. А я между прочим до сих пор не в преисподней, куда ты, Пашенька, меня собственноручно отправил, только благодаря Олегу. Это, во-первых. А, во-вторых, вся эта история со смертью Ледовского. Да если б не Олег, кто бы вообще стал копать в сторону убийства? Без его свидетельств что бы у тебя было? История со стаканом, который видел только вездесущий Шорохов? Без Мельникова ты бы ему поверил? Что, Паша? Не поверил бы. Потому что он тебе тоже не нравится. Сам как девица на выданье в женихах ковыряешься — этот не хорош, тот не годится. А мне предлагаешь поверить стукачу и трусу.
Борис остановился прямо перед Павлом, и их взгляды скрестились. Совсем как в детской игре, когда двое смотрят друг на друга в упор, стараясь заставить соперника первым отвести глаза.
— Стоп, — произнёс Павел, не отрывая взгляда от друга. — Боря, мы с тобой не туда зашли. Давай остановимся. Отцепись ты хоть сейчас от этого Полякова. Забудь. Из голых фактов у нас есть только этот чёртов дневник. И всё. Другой информации нет, и взять её негде. Ты согласен?
Борис не ответил. Он смотрел на Павла ровно и упрямо. Привычная насмешка, которая, казалось, вечно жила в мягкой зелени Литвиновских глаз, исчезла, и Павел увидел жёсткость, упорство и неуступчивость, то, что так часто вылезало наружу, когда они ещё были детьми, и что с возрастом Борис научился умело скрывать. Но это длилось недолго. Борис моргнул, взмахнул ресницами, возвращая насмешку на прежнее место, отступил, но не сдался. И Павел это тоже увидел и не удивился — Литвинов не сдавался никогда.
— Может ты и прав, конечно, — на красивых губах Бориса заиграла знакомая полуулыбка-полуусмешка. — Да только так себе у нас информация. И средств нет, чтобы этот клубочек размотать. А был бы я сейчас наверху, я б это дело вмиг распутал, кого надо поприжал, выяснил бы. Хотя, что я… Нет у меня там ничего уже. Небось, развалил там у меня всё.
— Развалил, — согласился Павел. — Развалил, Боря. Потому что ты заигрался. Что, не так? Или мне и тебе тоже не верить? Если ты утверждаешь, что люди не меняются?
— Ну, приехали, — недовольно пробурчал Литвинов. — Ты мне теперь всё время будешь это припоминать? Так?
— Не буду, Боря. Потому что я тебе верю. И мальчишке этому нам тоже придётся поверить…
— Ну, ты сравнил…
Литвинов тихо выругался.
— В общем так, Боря. Пока мы тут окончательно не забрели в дебри и не завязли там по самые уши, я предлагаю вот что. Давай исходить из того, что вся эта история — правда. Что именно Рябинин забрал у Ледовского дневник и принёс к себе, где его и обнаружил Поляков. Иначе мы с места не сдвинемся в рассуждениях.
И Павел, не обращая внимания на недовольно пыхтящего Литвинова, придвинул стул к столу и сел. Сгрёб в угол уже ненужные схемы, расчистил себе место, положил прямо перед собой чистый лист. И дневник. И вдруг в памяти резко, словно кадр из старого фильма, встала сцена их последнего разговора с генералом.
— Фамилия того инженера мне покоя не даёт.
Ледовской сидел выпрямившись, не глядя на Павла. Глаза-льдинки напряжённо уставились в одну точку.
— Паша, помнишь, я тебе рассказывал, что мой отец вёл дневник? Мне кажется, там что-то такое мелькало… Постой-ка, ну конечно…
Ледовской резко поднялся, направился к выходу и, проходя мимо почтенно застывшего у входа Рябинина, коротко бросил:
— Надо кое-что проверить. Юра, быстро за мной.
— Боря, — Павел повернулся к Литвинову. — А ведь он там присутствовал, во время того разговора. Рябинин присутствовал. Он был у меня в кабинете. Как раз зашёл перед тем, как Ледовской заговорил про дневник. То есть Алексей Игнатьевич сначала упомянул того спятившего инженера, который нам чуть диверсию не учинил в производственных цехах. А потом вспомнил о дневнике. Рябинин всё слышал. Весь разговор от первого до последнего слова. А Ледовской уцепился за фамилию… чёрт…
— Чью фамилию? Инженера? Он-то тут при чём? — Борис повторил те же слова, что Павел сам задал в своё время генералу.
— Погоди.
Павел потёр виски руками, словно пытаясь запустить в голове какие-то скрытые механизмы, способные подстегнуть его забуксовавшую память. Фамилия вертелась, он чётко понимал, что знает её, и ещё чуть-чуть, и она выплывет из недр подсознания.
— Евгений… кажется, его звали Евгений, это я помню, —
