— И когда пойдем? — спросил Байли насквозь деловито.
— А вот сейчас! — азартно воскликнул Тарик. — Чего котофея за хвост тянуть? Дело у нас осталось одно, мелкое, враз решим. Дома разрешили гулять до темноты, а времени навалом — сами слышали, на часомерной башне только что шесть пробило, так что часа четыре у нас есть, а до Серой Крепости не далее майлы. В подземелья не полезем: у нас факелов нет, а без факелов или фонарей с «огневиком» там и делать нечего. Походим да и вернемся еще
засветло. А что до привидов... — он не глянул на Шотана, хотя все понимали, что это относится только к нему. — Какие привиды в светлое время? В светлое время разгуливают только ведьмы с колдунами, да и то в своем истинном облике, раньше темноты никакой животиной не обернутся. Да еще, говорят, Озерный Конь и Лесная Заманушка... но Коня уж точно там нету, потому что нету и озера, а Заманушка, деревенские полагают, только на глухоманных лесных стежках показывается. А если кто хлюздит идти, — он снова не смотрел на Шотана, — насильно не тяну, и ущерба ему в моих глазах не будет...
— Нет уж, я не хлюзда! — воскликнул Шотан, став совершенно прежним, и Тарик за него порадовался.
Ну, по обычаю зухвальства... Одни только Градские Бродяги разгуливают с непокрытой головой, давая лишний повод для презрения, да еще Малыши, а вот начиная с Недорослей выйти с «пустой головой» на люди — все равно что без штанов. Так что все были в летних беретах. Проворно сняв свой, Тарик шваркнул им об пол, взлетели еще три руки, и почти одновременно три берета упали рядом, только Шотан припоздал совсем ненадолго, без видимых колебаний, сразу видно — убедили его Тарик с Чампи...
Обычай был соблюден, и они разобрали береты.
— А какое еще мелкое дело? — спросила Данка.
Тарик рассказал о Дальперике, попросившемся в Приписные. Иногда возможных Приписных обсуждали долго, порой, хоть редко, отклоняли большинством голосов, но сейчас приняли быстро и не обсуждая: годный Недоросль, все согласны, не подведет ватажку и не опозорит, к школярским годочкам достойного сменщика воспитают...
А потом Тарик встал и, старательно скрывая вполне понятное волнение, сказал:
— Ну что, пошли?
И все поднялись на ноги без единого слова — хотя то же волнение отражалось на всех лицах, у кого слабее, у кого ярче. Ватажка оставалась прежней ватажкой, имевшей за спиной не одно зух- вальство...
Вышли, Тарик навесил замок, запер, повесил шнурок ключа на шею, и они двинулись, делая крюк, чтобы не показываться на открытом месте, в чистом поле, — что ненамного удлиняло путь. Шли топольником, пересекли широкую прогалину с высокой травой и редкими кустами огнецвета, потом опять топольником. И, когда сквозь негустые деревья показалась Серая Крепость, повернули туда. Прошли так, чтобы Крепость заслоняла их от возможных очевидцев. Ничуть не задержавшись, подошли к воротам, не особенно и широким, как всегда в твердынях и бывает — чем шире ворота, тем легче их выбивать.
Вокруг Крепости протянулись отстоявшие друг от друга на пару размашистых шагов запретительные знаки: ярко-красные круги с тележное колесо шириной и нарисованной в центре каждого черной пятерней с растопыренными пальцами. Краски совсем свежие — постарался папаня Чампи, этой весной получивший долгий подряд на подновление знаков. «Очень даже денежный отломился подряд, — сказал Чампи, — знаков около двухсот, жаль только, что подновление бывает раз в три года...»
Окованные проржавевшими железными полосами створки ворот, распахнутые настежь вот уже чуть не триста лет, ушли в землю, проем густо зарос травой, на широком каменном мостике над воротами три полукруглых котла на треногах, в которых когда-то горячили смолу, чтобы лить на головы осаждавшим. Котлы тоже проржавели дальше некуда. В проеме виднелась цитадель посреди так же заросшего дикой травой обширного двора — трава росла правильными квадратами, давным-давно пробившись меж мостившими двор плитами. Могучие стены в три человеческих роста, с высокими зубцами, за которыми когда-то укрывались лучники и арбалетчики; прилепившиеся к стенам на равном расстоянии полукруглые башни, такие же зубчатые... Крепость казалась возведенной вчера: ни один камень — серый, огромный, тесаный — не выпал и не зашатался. Старинные мастера постарались на совесть. Кружили байки, что всех камнекладов, всех Архитектов и Анжинеров казнили потом, чтобы не выдали тайн твердыни, — но это байки и есть. Студиозус Балле, писавший к испытаниям как раз рефератий о старых фортециях, говорил, что переворошил в архивах Цеха каменного строения немало исписанных старинным букворядом документов и скажет точно: ничего подобного, все получили щедрую награду от тогдашнего короля, и их имена на протяжении еще многих лет встречались в бумагах...
Все молчали, стоя тесно друг к другу. Как, несомненно, и все остальные, Тарик старательно набирался храбрости: не так просто было решиться на этакое зухвальство, все они с раннего детства наслушались от родителей жутких рассказов и получили строжайшие запреты не то что заходить в ворота, а даже подходить к Серой Крепости на бросок камня, чтобы не стать жертвой кровососных и людожорных привидов, особенное влечение питавших к маленьким детям. А потом, Малышами, Недорослями и даже Школярами взахлеб рассказывали друг другу страшилки вроде той, как один зухвалый Подмастерье все же подошел к воротам ближе броска камня и видел, как между строениями перебегали скрюченные мохнатые фигуры — ясное дело, привиды (вот только никто этого Подмастерья сам не видел, и он всегда был не с ихней улицы, а с которой-то дальней). Так же обстояло и с теми, кто будто бы видел ночью на стенах белые фигуры и полет загадочных огней. (Будучи невелик годочками, Тарик долго простаивал ночь у забора палисадника, пялясь на далекую Серую Крепость, но никогда не видел ничего необычного, так что забросил это занятие.)
Ладно! Ватажник он или нет? Решившись, Тарик пошел в ворота и слышал, как за ним двинулись остальные. Зачем-то старательно считал шаги: восемь, одиннадцать, двадцать...
И ничего не происходило. Солнце светило с безоблачного неба, уже чуточку кренясь к закату; стояла тишина — обычная, покойная, ничуть не «зловещая», не «давящая», как обожают писать сочинители голых книжек. Только дикие пчелы с едва слышным жужжаньем кружили над медоносными цветами росшей там и сям калифены — в точности так, как в диком поле за стенами крепости.
Посреди двора стояла цитадель — последний очаг обороны в случае преодоления врагом стен: высокая круглая башня с узенькими бойницами, усыпавшими ее начиная с высоты двух человеческих ростов. Окружавший ее ров давным-давно высох, края оплыли, узенький перекидной мостик так и опущен какую сотню лет, цепи проржавели, дверь распахнута. Несколько разбросанных по двору строений все до одного с черепичными крышами — в крепостях никогда не бывает деревянных крыш, чтобы не загорелись, когда враг будет швырять внутрь горшки с поджигательной смесью. Кое-где черепица провалилась внутрь. На их глазах в одну дыру влетел голубь, так уверенно, по-хозяйски, что сразу видно: гнездится он тут.
— И что теперь? — спросил Шотан, ничуть не понижая голоса: видимо, не чувствовал такого побуждения.
И в самом деле, что теперь? Тарик ощутил нешуточное разочарование. Нет, он не ожидал здесь увидеть ни чудес, ни диковин (откуда им взяться?), но окружающее было настолько покойным, что рождало нечто вроде внутреннего протеста, ощущение жгучей неправильности: солнце, тишина, старинные каменные дома, башня как башня, заросший травой мощеный двор.
— Входы в подвалы искать — полоумным надо быть, — сказал Байли. — Может, зайдем в тот вон дом, что ближе всех, или в цитадель?
— А зачем? — спросил Чампи.
— Ну, может, любопытное что найдем... — Но его голос звучал безо всякой уверенности.
— Нету там ничего любопытного. То ли жилье, то ли мастерская, самые обычные. Отсюда ж не бежали в панике, спокойно уходили, когда мастерские закрыли. Все свое с собой унесли, было время...
