Ознакомительная версия.
А однажды ему попалась книжка про несчастную благородную девушку, которая так страдала от жестоких родителей, что в конце побежала топиться. Саня сильно переживал. Два дня кусок не лез в глотку. Он даже решился спросить у хозяина, утопилась она или передумала. Лучше бы не спрашивал. Поняв, о чем речь, тот заорал как обкраденная торговка. И дубина-то Саня и недоумок и даун какой-то. Нет, что бы теорией возникновения мира интересоваться или происхождением видов, или древней историей. Сумасшедшая девка ему нужнее! Не знает учитель, что с ней сталось, и знать не хочет. А и утопилась бы она — все лучше, чем дурой прозябать.
— Дубье! — орал учитель — Вам бы только нажраться, и с девками в кусты. Я жизнь положил, чтобы вывести вас к свету. А вам лишь бы копошится в дерьме. Даже, работая у меня, в колыбели учености, ты не придумал ничего лучшего, как читать постыдное сочинение о безмозглой девке. Тебя не интересует химия, тебя не интересует королева наук математика, тебе наплевать на географию. Тебе подавай пошлую историю жизни никчемной женщины.
Насчет точных наук он ошибался. Саня хотел его поправить, но послушал еще немного и передумал. Тот, похоже, разговаривал не с ним, а опять же с самим собой. И пусть его. Сам — даун. Женщины, видите ли, ему не нравятся.
И стало коту подозрительно. Он с этой, только что проклюнувшейся, подозрительностью глянул на учителя: худой, длинный, злой. Сюртук от перхоти не вытряхнуть. Жизнь он на учение положил! Ври больше. На честолюбие он жизнь положил. Такому не учить, а только поучать. А тот, наконец, обратил внимание на замершего работника и угрожающе протянул:
— Тебя кто ко мне подослал?
— Никто.
— Врешь! Деревенским сказку расскажи, как грамотный в золотари пошел. Где учился?!
— Да у вас тут. Не велика затея. Буквы все нарисованы, знай, складывай, — Саня кивнул на азбуку.
— Учти, — хозяина всего затрясло, слюни на полметра полетели. — Учти, если кому расскажешь, я от всего отопрусь. Я…я… я сейчас к барону поеду и все ему доложу. Пусть-ка его палач с тобой потолкует.
Сорвавшись с места, учитель лихорадочно забегал, хватая то куртку, то зонтик, то шляпу. Того и гляди, босьмя в замок наладится.
Саня обозлился. На учителя, само собой, но и на себя тоже. Потерял опаску, расспрашивать сунулся. Если психоватый учитель нажалуется, со стороны владетельного синьора могут последовать самые радикальные меры. А как дознаются, что Саня не человек, а аллари, вообще дело может кончиться плахой.
— А я барону расскажу, какими словами вы его отпрыска тут каждый день поминали. Осел, значит, баронет, недотепа и даун. Синьору будет очень даже интересно послушать. Вы и про него говорили, — мстительно продолжал Саня. — Что самодур, что тупица, что покушение на герцога готовит.
Последнее — сущий бред. Покушение Саня придумал, для сгущения красок. Однако учитель враз остановился, тросточку и шляпу бросил на пол и с ужасом воззрился на работника. Никак, поверил, — трепыхнулась совесть.
— В-о-о-н!!! — вдруг завизжал учитель. — В-о-о-н!!!
Лицо у болезного пошло пятнами. Того и гляди, в падучую наладится.
А и хрен с тобой! С такими только таской, ласку они не понимают. Они ее не ценят, а пуще — боятся.
Но так просто Саня уходить не хотел. Собрал вещички, завязал и кинул на плечо легкий мешок, обул башмаки и вернулся в комнату.
— Жалование за семь месяцев попрошу.
— Что! — взревел, уже поостывший хозяин. — Какое тебе жалование?
— А я барону расскажу как вы…
— На, подавись! — учитель кинулся к шкафчику, путаясь в ключах, отомкнул, выдернул из него шкатулку, открыл и кинул работнику несколько марок. Деньги раскатились по полу. Это — ничего. Саня их аккуратно подобрал, даже под кровать, куда последняя укатилась, слазил; пересчитал — хватит — развернулся и вышел, на прощание громко бухнув дверью.
Только начало смеркаться. Сугробы подтаяли. Воздух отдавал холодной колодезной сыростью. На небе торчал огрызок бледной луны. Дорога раскисла. Внизу у подножья холма лежало баронское село. За ним — тракт. Саня пошел в ту сторону, но у крайних домов свернул. На отшибе стояла слобода аллари. Он в ней так ни разу и не побывал, наоборот, обходил за версту. Людей дурачить — одно. Этих черта с два проведешь. Сам такой.
Обогнув длинный кривой забор, он выбрался на единственную слободскую улицу. Кругом никого. Во дворах кудахтали куры. Голосил петух. Мекали овцы в сарае. Тихо, мирно, спокойно. Поселиться бы здесь, да жить рядом с такими же как он. Землю пахать. Он все умеет. Заведет себе животинку, станет хозяином. Ага, так ему и дали. Тут же барон явиться: предъяви бумаги — кто такой, откуда родом, разрешение на поселение, взнос за аренду земли, поручительство общины, рекомендации от законного колдуна. Рядом учитель: из-за баронского плеча выглядывает, да фиги крутит.
Слобода, а с ней и пустые мечты, остались позади. Саня остановился у последнего дома. На завалинке сидел старый-престарый козел: глаза прикрыты морщинистыми веками; нижняя губа отвисла, показывая кривые желтые зубы; на плечах серый зипун. Ноги в валенках. Сидел, положив руки на клюку, а уже на них голову. Спал, должно быть. Саня уже собрался идти дальше, когда с завалинки донеслось:
— Что, кот, раскусили тебя?
Саня остановился, немного подумал, а, подумав, вежливо ответил:
— Нет, дедушка, это я раскусил.
Больше в баронство Рюх он не заходил, и что сталось с учителем, не знал.
Две книжки, которые впоследствии попали ему в руки, он прочитал от корки до корки. Жаль, они оказались не такие душевные, как про ту девушку. В одной разбойников ловили. В другой — про самих разбойников, как они душегубствовали да потом гуляли.
А тут целый сундук. Ну, треть сундука, или даже меньше. Все равно — много. А ему предлагают на это залезть и разлечься. Да и тесно… однако, все лучше, чем на виду у прохожих.
Открытой кибиткой правил сам Апостол. Второй — собака. На сундук сверху уселась Цыпа.
Сочившийся сквозь щелястую крышку свет, закрыла темная юбка. Из соседней повозки послышался беззаботный смех Фасольки. Повезло собаке, с ним красивая девушка катается. А тут — Цыпа. Само собой — курица. Только какая-то неправильная. Что Саня курей никогда не видел? Они толстые, добрые и глупые. Чаще, почему-то, конопатые. И проку от них никакого — один гвалт.
Апостол причмокнул, встряхнул вожжами, кибитка тронулась. Саню тряхнуло. Затылок ударился о плетенку. А нечего мечтать. Лежи, приспосабливайся. Не по мощеной дороге, между прочим, ехать — по проселку. К границе точно печенку вытрясет. Но наверх он все равно не полезет.
Показалось, если свернуться клубком, выставив локти и колени, будет мягче. Ага, первые три версты потом он начал ворочаться, каждый раз, уговаривая себя, что принял, наконец, удобную позу.
Когда кибитка остановилась, только провидение, удержало на месте. Взбешенный кот уже готов был высигнуть из ящика, сметая на своем пути и курей, и лошадей, которые его туда запихали, когда совсем рядом, за Цыпиной юбкой, послышалось топтание и кряхтение, а за ними — голос:
— Стой! Арлекины? — Пахнуло луком и редькой.
— Ага, — лениво отозвался Шак.
— Давай бумаги на проезд.
— О! С какой стати?
— Розыск.
— Кого ловим? — Такое впечатление, Шак зевнул.
— Кота.
— А собаку не возьмете? Глянь, у меня второй кибиткой правит. Я еще и приплачу.
— Не. Собаки нам не надо. Кота давай.
— Нету. — Отрезал Шак.
— Тогда проезжайте.
Последовал шелест, возвращаемых документов, короткий чмок и законный толчок. Другое дело, что боли Саня не почувствовал. Он в данный момент вообще ничего не чуял, кроме мурашек, которые войском разбежались по всему телу.
Нормальные ощущения вернулись по прошествии довольно длительного времени, да и то, какими-то притупленными. Теперь кот не ворочался, не стучал в крышку локтями. Он лежал, свившись в тугой нервный ком, не замечая, что тело уже изрядно затекло.
До встречи с дорожной стражей, в угрозу, быть пойманным и наказанным, не очень верилось. Но пробубнил над ухом равнодушный голос, и сразу продрало до самых печенок.
Это была сонная подорожная стража, а что станется на границе? Там не отговоришься. Там досмотр. Или сбежать? Один он как-нибудь спрячется. По кустам, по овражкам… пока не одичает и не превратится в дикого кота. Если раньше не поймают и не приведут в исполнение.
Он все же стукнулся в крышку, на что последовало злобное шипение Апостола:
— Замри и не дыши, иначе вместе с коробом в речку скину.
А за ним тихое щебетанье курицы:
— До границы немного осталось. Потерпи. Как только проедем, я тебя выпущу.
Если проедут. Если их пропустят. Если на том кордоне не засели, извещенные Шаком стражники. Да мать ее ети! Что же делать?
Все. Кибитки встали. Саня разобрал шаги. За ними — сразу несколько голосов:
Ознакомительная версия.
