Ее костер прорезал небо. Золотые полосы вытянулись так высоко, что отражались от облаков. И огонь пел.
Возможно ль без сродства прожить?
Яркий, как неоновые лампы, золотой свет, взлетающий над крышами общежитий, выжигал на моих глазах фигуры танца.
Неблагозвучье чар, и сахар на губах, и танцы до упаду
Слова искрами летели в небо. Я не знал, все ли их слышат или только я. Я не понимал их значения, они сливались с музыкой.
Музыка звучала тысячей сплетенных в одну мелодий, все прекрасно печальные, исключительные, такие же золотые, как полосы в небе.
Я услышал нашу песню — ту, которую мы с Нуалой написали в кинотеатре. А потом ее песню — ту, которую я играл для нее на фортепиано.
я так далеко от начал.
Падаю, падаю
и забываю, кем стал…
Все, что составляло Нуалу, летело в небо неистовой, великолепной какофонией цвета, слов и музыки. Летело быстрее и быстрее, ярче и ярче, и я бежал со всех ног, бросив Ди у первого костра. Я не знал, что буду делать. Я хотел лишь одного: спасти хоть что-то из того, что от нее осталось.
Я протискивался мимо учеников — это все-таки были всего лишь ученики, не феи — и наконец пробежал фонтан. Я не видел небо надо костром, его загораживала громада общежития. Я завернул за угол, задыхаясь, умирая от колющей боли в боку, и стал как вкопанный.
Не знаю, что я ожидал увидеть. Нуалу. Или тело. Хоть что-нибудь. Только не ничего.
Угли в самом центре костра за Сьюард-холлом еще тлели, но то, что было огнем, в основном превратилось в серый пепел. Никаких следов золотого взрыва, который я видел возле Бриджид-холла.
Там, где стояла Нуала, осталась лишь кучка потемневшего песка.
Ветер подхватил верхний слой и швырнул его в воздух, мне в лицо, уложил крупинки в узоры.
Не осталось ничего. Совершенно ничего.
Перед глазами застыло выражение ее лица, когда она поняла, что я ухожу. Наверное, она подумала, что я выбрал Ди. Наверное…
Я медленно опустился на колени, глядя, как пепел льнет к моим джинсам.
С другой стороны я увидел Пола. Воздух над костром еще дрожал от поднимающегося жара. Пол стоял у колонн за Сьюард-холлом и смотрел на меня. Ди подошла к нему, и они обменялись какими-то словами.
Я знал, что они говорят обо мне. Пусть.
Я прижал руки к лицу.
Потом я услышал перед собой шаги, и кто-то присел рядом на корточки.
— Джеймс, — проговорил Пол, — знаешь, что сказал мне Кернуннос?
Я вздохнул:
— Он сказал, что Нуала должна будет сгореть в этом костре.
Я отнял руки от лица. Лицо Пола заливал утренний свет.
— Правда? А он сказал, что я все испорчу? — Пол печально улыбнулся.
— Да. Он сказал, что ты уйдешь, даже если очень сильно захочешь остаться, что ты сделаешь болезненный выбор. А потом он сказал мне: что бы ни случилось, когда она войдет в огонь, я должен быть здесь и смотреть. Так что я остался во дворе, и здесь творилось такое… но я был здесь все время. И смотрел.
Я облизнул пересохшие губы, на которых был вкус пепла.
— И?…
— От начала до конца, — сказал Пол.
Я заставил себя говорить спокойно:
— Но здесь ничего нет.
Пол опустил глаза:
— Он велел копать.
— Я помогу, — предложила Ди.
Я даже не сознавал, что она стояла у Пола за спиной. Я посмотрел ей в глаза и кивнул, потому что не мог ничего сказать.
Мы принялись копать. Мы сняли верхний слой белого пепла, сухого, холодного и мертвого, и обожгли пальцы на углях, которые были под ним. Мы копали, пока Ди не сдалась от жара. Потом сдался Пол. Потом я копал сам, вгрызаясь в еще горячее сердце костра. Я убирал крошащиеся, дымящие куски пепла и дерева, и мои пальцы покрывались волдырями.
Я нащупал кончики пальцев. И сами пальцы — длинные, изящные… а потом она взяла меня за руку. Пол схватил меня и потянул, а Ди потянула его, и вместе мы вытащили ее наверх.
И это была Нуала.
— Черт, — пробормотал Пол и отвернулся, потому что она была выпачкана пеплом и голая.
Она смотрела на меня. Я не хотел говорить «Нуала», потому что, если бы она не ответила, я точно понял бы, что она меня забыла. Лучше растянуть момент незнания, чем знать наверняка.
Я стащил через голову свитер и протянул ей:
— Холодно…
— Геройский поступок, — саркастически заметила Нуала, однако взяла его и надела. Свитер доходил ей до середины бедра. Я увидел мурашки, бегущие по ее ногам.
Я понял, что она смотрит на Ди, которая стояла рядом с Полом. Заметив наши взгляды, Ди тоже отвернулась, как бы оставляя нас наедине.
— Я думала, ты меня бросил, — прошептала Нуала.
— Прости, — сказал я и потер глаза, пытаясь справиться с неожиданно подступившими слезами и чувствуя себя идиотом. — Пепел попал в глаза…
— Мне тоже, — сказала Нуала, и мы обнялись.
Я услышал за спиной голос Ди, а потом услышал, как Пол неуверенно отвечает:
— Дорога длинная, но другой-то нет, правда?
Правда.
Добро пожаловать, леди и джентльмены. Меня зовут Ян Эверетт Иоганн Кэмпбелл, третий и последний. Надеюсь, я смогу завладеть вашим вниманием. То, что вы увидите сегодня, — чистая правда. Не удивительная, не шокирующая, не возмутительная, но совершенно точно — правда. О чем я искренне сожалею.
Бриджид-холл был битком набит. На каждом стуле кто-то сидел. Некоторые сидели на полу. У задней двери стояли люди. Красная дверь была открыта, и в нее тоже заглядывали. В конце концов, стоять недолго — всей пьесы было на полчаса.
Сегодня все было ярче, чем обычно, потому что из-за облачности рано стемнело. Зрительный зал сидел в полной темноте, а сцена была единственным островком реальности в мире, и мы — единственными людьми. Жизнь вне пьесы была метафорой, а мы были настоящими.
Я стоял на сцене перед зрителями, Ян Эверетт Иоганн Кэмпбелл, и по мановению моей руки Эрик, игравший Фрэнсиса, исчез. Зрители ахнули. Фокус был простой — всего лишь игра света, — но все равно впечатляющий. В конце концов, все было по-настоящему. Все знали, что магия существует.
Пол играл на гобое тему Нуалы, а Уэсли в роли Блейкли выводил меня на чистую воду.
— Ты продал свою душу! — обвинил Уэсли.
— Ты не знаешь наверняка, — улыбнулся я в ответ.
— Дьявол!
