— И т ы м о ж е ш ь э т о с д е л а т ь?!
— Могу. Правда, Тоннель мне провести не удастся. Он моментально расщепит эти ядра на нуклоны, причем взрыв получится гораздо сильнее — из-за высвобождения энергии чар, увеличивающих сильное взаимодействие. По моим прикидкам, злоумышленнику, если он использовал схожую методику, достаточно было лишь одного грамма урана, а еще меньше — плутония, чтобы обречь Рахиль и ее спутников на верную гибель.
— Твой Образ Источника позволяет тебе манипулировать такими фундаментальными силами?
— Так же, как и Янь. Вот почему у Брендона с Брендой есть все основания подозревать тебя. Ведь как верховный жрец Митры…
Амадис громко фыркнул или, скорее, чихнул, состроив презрительную гримасу.
— Вы, вероотступники, такие же невежды, как и радикалы. И вы, и они отождествляете Порядок с Митрой, а это не так. Порядок суть сын Митры, он лишь божественная манифестация, но не Бог, и далеко не совершенен, а подчас даже опасен. Если ты забыл Книгу, я напомню тебе пару строк из нее: "Да никто, кроме пророков Моих, не посмеет вступить на путь Порядка, ибо путь сей полон соблазнов и приведет неотмеченных печатью Моей к греху и безумию". В отличие от Харальда, я не считаю, что на меня пал выбор свыше, я лишь скромный священнослужитель, а не пророк, и не претендую на близость со Вседержителем.
— А вот Харальд претендовал, — заметил я.
— И поплатился за это рассудком, а потом и жизнью. Ты испытываешь угрызения совести, что убил его?
— Нет… не думаю.
— То есть как?
Я вздохнул:
— Даже не знаю, что и сказать. С одной стороны, я убил человека, родного мне по крови, и мысль об этом будет преследовать меня всю жизнь. С другой же — я лишь уничтожил телесную оболочку, вся человеческая сущность которой уже была мертва. Для успокоения совести я предпочитаю думать, что Харальда как человека убил не я, а Порядок.
Амадис задумчиво кивнул:
— Темная сторона Порядка… Наши радикалы предпочитают не поминать о ней, и тем не менее она существует. Есть ли вообще во Вселенной что-нибудь без изъянов? Ведь Источник тоже имеет свою темную сторону? А, брат?
— Имеет, — подтвердил я. — Но мы предпочитаем обходить ее стороной.
Замок, как его называл Морган, оказался громадным особняком в псевдовикторианском стиле, с виду довольно опрятным, но, на мой взгляд, немного мрачноватым из-за своих размеров. Он возвышался над озером посреди обширной усадьбы, огражденной каменной стеной никак не меньше трех метров в высоту. Добрую половину усадьбы занимал парк, начинавшийся за озером. Ближе к главным воротам имелось еще несколько небольших и средней величины строений, среди которых выделялись конюшни и гараж, в котором могло бы поместиться десяток легковых или с полдюжины грузовых автомобилей. Чуть дальше виднелись теннисные корты и площадка для гольфа.
— Похоже, Бронвен обосновалась здесь всерьез и надолго, — заметила я, съезжая с холма, откуда мы обозревали усадьбу.
В ответ Морган утвердительно, хоть и невнятно, промычал.
Завидев нашу машину, какие-то люди у ворот выказали явные признаки паники и поспешили укрыться в безопасных местах. Очевидно, Морган во время своих предыдущих посещений здорово нагнал на них страху. Не желая обманывать ничьих ожиданий, я на полной скорости въехала в распахнутые ворота, промчалась мимо конюшен и гаража, лишь перед самым особняком чуть сбавила скорость, лихо развернулась, огибая цветочную клумбу, и, визжа тормозами, остановила машину у самых ступеней парадного входа, едва не врезавшись в мраморный портал.
Пока мои спутники успокаивали свои нервишки, массивная дубовая дверь особняка отворилась, и на широкое крыльцо вышла Дана — немного смущенная, но цветущая и жизнерадостная. Ее лицо выражало спокойную уверенность в себе вместо прежней, теперь понятной мне озабоченности последних недель, проведенных в браке с Брендоном. Она выглядела как человек, который принял окончательное и бесповоротное решение и твердо намерен следовать ему. Я уже догадывалась, что это за решение, и мне стало жаль Дэйру.
Плавной, грациозной походкой Дана спустилась по лестнице. В легком коротком платье, свободном в талии, с распущенными вьющимися волосами она выглядела весьма впечатляюще, а ветер, который то и дело игриво подхватывал край ее воздушного одеяния, усиливал эффект до такой степени, что Морган, открыв дверцу машины и поставив одну ногу на землю, так и застыл, во все глаза пялясь на нее. Как я уже успела убедиться, ласковая красота Даны, подчеркнутая ее хрупкой женственностью, на многих мужчин воздействует гораздо сильнее, чем безупречно правильные черты лица и божественная фигура Дэйры. Мужская часть моей сущности всецело разделяла восторг Моргана, и я могла понять, почему Артур (даже если не принимать во внимание влияние Источника) в конце концов предпочел Дану. Для него Дэйра оказалась слишком идеальной, слишком совершенной, чтобы он продолжал любить ее как женщину; да и Брендон, уж если на то пошло, скорее поклоняется ей, чем любит ее. Другое дело Дана. У нее не такой золотой характер, как у Дэйры, она далеко не совершенна, она не идеал… но живое воплощение идеала — любимой, жены, матери.
Я, а вслед за мной Пенни и Дэйра вышли из машины ей навстречу. Сделав над собой усилие, Морган, наконец, соизволил встать. Дана улыбнулась всем нам по очереди — Моргану дружелюбно, мне и Пенелопе немного застенчиво, а Дэйре — виновато, в смятении опустив глаза.
— Я уже давно вас жду, — сказала она.
— Мы рады видеть тебя, золотко, — постаралась приободрить ее я. — Как малышка?
— Недавно уснула. — Взгляд Даны засиял. — Вы… Вы хотите посмотреть на нее?
— Ну, разумеется, сестричка, — мягко ответила Дэйра, подойдя к ней и взяв ее за руку. — Мы все хотим видеть твою дочку… твою и Артура.
В последних словах Дэйры явственно прозвучала горечь, но в ее голосе не было даже тени неприязни. Что меня больше всего поражало в Дэйре, так это полная неспособность держать зло на людей. Порой она бывала раздражительной, сердилась по мелочам, капризничала, не чужды ей были приступы гнева, но ненавидеть по-настоящему она не умела. Конкретный человек мог быть ей симпатичен, безразличен или неприятен; Дэйра могла беззаветно любить, глубоко уважать, быть верным и преданным другом, а если кто-то не нравился ей, то он п р о с т о не нравился ей. Такие чувства как ненависть, зависть, враждебность существовали для нее только в абстракции, сама она никогда их не испытывала. Примечателен такой факт: когда Дэйре стало известно, что Эмрис Лейнстер действительно повинен в смерти ее отца, она безоговорочно согласилась с тем, что в случае поимки он должен быть казнен, но сказала это не злобно, а скорее печально, признавая суровую необходимость справедливого возмездия. Из Дэйры получился бы идеальный судья для юридической системы, основанной на принципе презумпции невиновности. Она судила бы людей, изначально исходя из того, что все они хорошие, и виновным выносила бы приговоры без гнева и пристрастия… но со слезами на глазах и с печалью на сердце. Я всей душой сочувствую Дэйре. Трудно быть доброй и милосердной, трудно любить весь этот мир, в котором так много зла и несправедливости. В определенном смысле, Дэйра так же несчастна, как и я. Существо, претендующее на звание Всевышнего, жестоко насмеялось над ней, лишив ее способности ненавидеть.
