Удар пришелся вскользь, но и его хватило за глаза. Лука успел только сгруппироваться и подумать, что везет ему сегодня как утопленнику. Тут сила тяготения доделала свое дело, и земля встретила своего питомца. Неласково встретила, жестко. Но нужно было шевелиться, потому что синяки и вывихи заживут, а вот воскреснуть — не факт, что выйдет.
Лука поднялся на четвереньки, потряс головой, ощущая, как отваливаются впившиеся в щеки и лоб мелкие острые камешки. Засек краем глаза какое-то движение и уже приготовился драться, когда его запястье перехватили и вывернули, буквально стряхивая с пальцев заготовленные печати. Лука сначала заорал от боли, а потом, разглядев, кто ломает ему руки, — от возмущения.
Егор на вопли и мат внимания не обратил. Стянул обе готовые печати себе на пальцы, раздавил последний уцелевший коричневый раствор и тремя линиями перечеркнул всю проделанную работу — разомкнул контур обоих печатей так, что они разом потухли.
— Да за каким!..
Лука попытался отобрать печати, потому что безумия в происходящем было уже с перебором. Спереди тупым танком надвигался недобитый червь. А рядом костяной король, у которого от левой руки остались только обрывки, а шлем вмяло в голову, зачем-то разрушал последние шансы справиться с агрессивным умертвием, портя печати.
Или не портя? А выворачивая?
Погасшие было линии стали ярче, четче, а когда Егор закончил последний штрих — неправильный, искаженный, — налились нездоровой синевой, растеклись по костяной ладони. Затем с огромной скоростью, словно в убыстренной съемке, рванули вверх по руке сплетением линий, то сливаясь в жирные узлы, то вновь разбегаясь. Буквально за мгновения сеть из измененных печатей оплела Егора целиком, померцала неровно и застыла, точно татуировка.
Егор, пошатываясь, повернулся к Луке спиной, тихо сказал:
— Когда пройду половину — закрывай покрышки.
— Половину чего? — переспросил Лука, ощущая себя Алисой из дурацкой сказки.
Егор не ответил, шагнул к червю.
Тот еще не пришел в себя после того, как его, на манер дождевых собратьев, раскроили пополам, да и печать, которая зажимала ему вторую башку, была явно не из хилых.
Сейчас червь медленно «лечился»: метровая голова дергалась, судорогой отмеряя каждый выращенный слой. Вертикальная пасть пульсировала, создавая в висках у Луки знакомую вибрацию, которая шла по нарастающей. На Егора червь по-прежнему не реагировал, а все пытался придвинуться к Луке, медленно смещая то одну громадную петлю, то другую. Ему мешала длина: даже сейчас он путался в себе, не соображая, как заставить свое тело слушаться — толстенные витки не скользили, цеплялись друг за друга острыми пластинами-чешуйками. Те отрывались, движение останавливалось, и червь вновь начинал сам себя лечить.
Вот туда, прямо в скопление облезлых петель и колец, и вошел Егор. Ворвался с целеустремленностью пушечного ядра, разом прошибая широченнную дыру, и начал двигаться прямо внутри гигантской туши, разрывая собой свежесозданные ткани и мышцы.
Червь, наконец, среагировал — то ли на критическую массу повреждений, то ли на печати, в которые Егор был затянут: заметался, сжался пружиной, тут же разжался резко, гулко ударил в землю, так что пыль поднялась. Снова сжался, перевернулся брюхом кверху.
А Егор во время всей этой бешеной пляски не прекращал своего движения, не обращая внимания на облезающую кусками броню, пер упрямо, точно внутри у него была программа заложена, как у терминатора. Пер, пока не встал, вмертвую ухватив червя одной рукой сразу за головой, точно старого приятеля, которого надо с пьянки волочь. Правда, приятелям шею насквозь не пробивают. Второй рукой притянул к себе одну из петель как можно плотнее. Обернулся и кивнул Луке.
Тот, не давая себе раздумывать, схлопнул покрышки.
Смотря кино с погонями и драками, Лука всегда возмущался взрывам, с которыми уходили в небытие автомобили. Ну чему там так жахать или гореть? Это ж не нефтяная скважина, не склад пиротехники…
Вставших Лука знал лучше, чем автомобили. И взрываться в них тоже было нечему: кости, прах, жилы, продукты распада — это вам не тротил. В редких случаях в телах скапливался газ, но в объемах, для бабаха явно недостаточных. Печати же, срабатывая, сжигали или сразу переводили материю в состояние праха. Червь, рванувший на Скворцовском, сделал это от безысходности — от давления печатей по всему контуру, а не в силу своей природы.
Здесь же жахнуло изнутри.
Да так, что заложило уши, а глаза, рот и нос сразу забило пылью.
Когда Лука прокашлялся и продрал глаза, Червь уже заканчивал переход в четвертую форму. Последней с шелестом растворилась раскрытая, вывернутая наизнанку и демонстрирующая безумную анатомию голова. Среди темных хлопьев, пепла и пыли остались только редкие осколки от бычьих костей да одна ключица — судя по размеру, взрослая.
Лука ботинками поворошил останки. Те разлетались пеплом или рассыпались под подошвами.
Егор нашелся чуть в стороне — видимо, откинуло взрывом.
Хотелось бы про него сказать, что краше в гроб кладут, но язык не поворачивался. От короля осталось мало: часть торса, там, где пластины доспеха были толще и прочнее, большая часть головы, за исключением нижней челюсти, и правая нога. До колена. Вместо рук — лохмотья, бедра разворотило в кашу. От короны остались ошметки. Глаза не задело чудом, но они выцвели, поблекли и затянулись катарактной дымкой, словно ослепли.
Однако даже при таких критических повреждениях Егор упрямо продолжал существовать. Слово «жить» тут не подходило. Беспомощный, калечный, он все-таки был опасным. Ткани на краях разрывов чуть заметно подрагивали, отращивая тонкие новые волокна-паутинки. О прежнем эстетическом виде речи уже не шло, но было понятно — сутки-двое, и Егор встанет на ноги. Обязательно. Если ничего не сделать сейчас.
Поэтому, разобравшись с Настей, машиной и вернувшись на Рассоху, Лука поставил канистру на землю, сел рядом, посмотрел на Егора и целых две минуты потратил на выбор.
Спасать или добивать.
Оттаскивать в сторону или тащить к останкам червя, в общий костер. И если второе, то как после самому не повеситься на ближайшей осине. Тем более что тут приличного сука днем с огнем не сыщешь.
И что потом сказать Насте.
И на себя в зеркало как смотреть.
Решил. Буркнул вслух:
— Живучие вы твари. Можно подумать, я бы без твоего участия не справился.
Егор промолчал в ответ — говорить ему было нечем, а может, и не о чем. Только прикрыл потухшие глаза.
— Чтоб тебя! — Лука зло сплюнул накопившуюся во рту горькую слюну и начал рисовать на уцелевшей грудной пластине печать.
Все равно канистры хватит только на то, чтобы убрать останки детишек и червя. А он не нанимался тут за бензином челночить. Не мальчик уже, туда-сюда бегать!
К тому моменту, когда Настя пришла в себя, вокруг все выглядело прилично: Лука успел умыть морду и заклеить особо выдающиеся порезы; Егор восстановился целиком, но убавил в весе, отчего окончательно стал похож на человека; остатки вставших на Рассохе деток стали пеплом. Красота, порядок и благодать.
Только вот спать хотелось зверски. И это несмотря на то, что Егор, как только вырастил себе ноги — то ли в виде ответной любезности, то ли по старой дружбе, — сам перетаскал останки в единую кучу, полил бензином и проследил, чтоб все сгорело в пепел. На костер Лука любовался из машины — сил наскреблось только на это.
Насте решил подробности не рассказывать — нечего ей волноваться. Да и непедагогично как-то: сам на нее ругался, что она Егора через печати накачивает, а теперь собственноручно вбухал чуть ли не весь резерв.
Егор, кстати, даже спасибо не сказал. Словно так и надо. Лука благодарности не ждал, но все равно на дне души остался мерзкий осадок. Стоило признать, что у Насти с костяным королем получалось ладить лучше, чем у Луки с мертвым бывшим другом. Она ему доверяла, Егор ее спасал, а Лука в этой схеме постоянно выглядел каким-то злодеем, который вредит романтической истории.
