зевнул, смолк. Никто не увидит, не спросит. Кольцо-блёста мерцало вытертой бронзой, покоясь в зубах звериной о́бережной головы. Рука медлила подниматься к нему.
«Незачем», – вновь решил Верешко.
Взял кольцо, стукнул в калитку.
Ему не откроют, ведь суточные привратники стоят только по храмам да, говорят, во дворце…
Но даром ли бдел Зверь Неспящий – калитка распахнулась. Сразу и вся, не только окошечко.
– На четыре ветра тебе, Дароня, – сказал Верешко молодцу, державшему Лютого за ошейник.
– И тебе, сын соседский…
Дароня смотрел с недоумением, будто ждавши кого-то вовсе другого.
– Мне бы до его степенства… Радибору Радославичу словцо молвить.
– Ты входи, что в воротах стоять, – очнулся от недоумения страж. Впуская Верешка, он смотрел мимо: нет ли ещё кого в уличной темноте?
Дворовый мальчишка, сбегав за разрешением, повёл в дом. Сын валяльщика озирался. Были времена, когда Малюта хаживал наравне с Радибором, знался с ним домами… всё изменилось. Радибор прикупил ещё два двора по соседству. Малюта же… Вот распахнутые двери трапезной, там накрывали столы. Голодному Верешку снедный запах был как подножка. Он не сдержался, повернул голову.
И увидел воочию, насколько Беда гнёт и ломит всякого человека, даже такого основательного, как Радибор.
В бешеный рассол кипунов опускали горшки со щами и кашей, даже изловчались делать хлеб, но какая правильная готовка без дровяной печи? Одно плохо: дрова, возимые с матёрого берега, знай дорожали. Шегардайцы давно ввадились топить в складчину, людям достаточным ночевщики возили еду из кружал…
Так вот, голодный нос не обманешь. Приправы были Озаркины.
Верешко проглотил слюну, пошёл за мальчиком дальше. Всё равно ему с того стола не достанется даже рыбника-прогонялки… которого, к слову сказать, там и не было. Что ж за гостя ждал Радибор? Такого, что и пирога не подашь, после коего в Шегардае откланивались? Да потемну?..
Ответ напрашивался, но хозяйские дела Верешка не касались, да и размышлять стало некогда. Мальчик-провожатый опасливо постучал в заветную дверь.
Эта дверь, небольшая и тесная, сплошь в замысловатой обережной резьбе – всё на обиход и достаток, от завидущего глаза, – кажется, отделяла самую старинную и покойную часть палат, почти такую же сокровенную, как хозяйская ложница. Здесь не было окон, могущих впустить дворовую суету. Стены – одеты лоснящимся деревом кабы не Ойдриговых времён, вместо лавок такие же древние кованые сундуки, застланные коврами. Что в тех сундуках, казна золотая? Так или нет, но редкие посетители, допущенные сюда, неволей задумывались о Радиборовом несчётном богатстве.
Сам купец, в домашнем кафтане, сидел за столом, хмурился, делал пометки в большой шнуровой книге. На Верешка и гла́за не поднял, ему ли шавань разглядывать? Мимо стола туда-сюда похаживал старший сын, молодой Радослав. Держал в руках грамоты, связки долговых бирок.
Верешку помстилось, будто сын и отец были весьма недовольны друг другом. Мысль мелькнула и сгинула. Их дела, не его!
Сгибаясь в малом поклоне, Верешко успел стрельнуть глазами: нет ли цевницы? Не стоит ли посреди стола, всё подчиняя, всё наполняя ожиданием песен? Цевницы не было.
Значит, для них вправду безделка, глядишь, невелик выкуп назначат…
– Вовсе вы загордовали, шабры, – сказал купеческий сын. – Не зовёте, носу не кажете, а у самих день-деньской песни да гудьба!
«Отречься? Не наша гудьба, кувыки ремесленную выкупают?..»
Верешко потупился:
– Честно́й батюшка мой скромности привержен и меня так же водит… Не обессудьте, соседи желанные, если до вашего здоровья редко заглядываем. Без того приволье ваше всему городу знаемо…
Да уж, приволье. В сером заплатнике против шитых кафтанов стоять, срамота.
– Зачем же порог явился топтать?
Верешко ответил с готовностью:
– О малости разузнать, о безделке…
– Толком сказывай. – Радослав свёл широкие брови, став полным подобием отца, каков тот был в юности. – Недосуг нам пустые речи вести, заботы важные ждут!
Радибор глухо кашлянул. До людских тонкостей Верешко был не горазд, но миг наития посетил и его. В доме ждали кого-то впрямь сильного, грозного. А его, Верешка, не ко времени впустили только затем, что чаяли от него изрядной вести, какой?.. Гадать было недосуг.
– Отик вещицу малую из дому взял, – глядя в пол, сказал Верешко. – За многими думами нечаянно из рук упустил. Вот… Люди сказывают, к твоему дому прибилась.
– Что за вещица? В моих скрынях диковин не перечесть, серебра ли, каменьев, рыбьего зуба…
У Верешка свело узлами живот.
– Цевница травяная. Самоделка.
– А! – тут же вспомнил Радиборович. – И впрямь пустяковина. Я младшему братишке дал, пусть потешится.
Верешко живо представил, как сорванец, наигравшись, закидывает цевницу под лавку… вовсе топчет, не зная, что за диво в руках досталось держать.
– Так о чём печаль твоя, вразуми? – с видимым благодушием спрашивал купеческий сын. – Дудка не крадена, сам, говоришь, дядя Малюта из рук спустил…
– Мне бы назад выкупить, – хрипло отмолвил Верешко. – Службу назови, отслужу.
Сам он отдал бы цевницу за так. По доброте, по-соседски. Но то он, дурак Верешко. В этом доме всему знали верную цену.
– Есть для тебя службишка, – сказал Радослав. – Дельце – вздор, а и дудку вернёшь, и сам при выгоде будешь.
Он был старше Верешка, но ненамного. Могли бы дружить, могли побрататься… на путях иной жизни. Нынешние пути для Верешка тонули в снегах, для соседского сына стелились торной лыжницей.
– Давно известны мы, что невмочь дяде Малюте дом с ремесленной содержать. Склонил бы ты его, что ли, по достатку двор присмотреть? Всем чтобы проще… и ты в обиде не будешь.
Одиннадцатый брат и сестра
Даже и первые кугиклы были ошибкой.
И с уличными кувыками знаться не следовало.
«Я плохо слушал тебя, учитель…»
Кощей по кличке Мгла шёл берегом Веретейной ворги. Протока была извилистая и длинная. Куток плескался у городской стены, росточь почти пополам делила Отоки. От Вторых Кнутов до Клешебойки вода выглаживала песочек, возле Ржавой полоскала хилый острец, дальше тыкалась в голые валуны, вереницами уходившие в глубину… растворялась в ширине плёса, как жизнь человеческая в сонмище ушедших и грядущих людей.
Вёдреными днями, когда купол зеленца просторней расправлялся над Шегардаем, здесь радовала глаз угрюмая красота. Зеленоватые волны в белых венцах, красно-серый камень-дикарь.
Сейчас над протокой смыкались ранние сумерки, тучи лежали прямо на крышах, огни Торжного острова мерцали из несусветного далёка. В тяжёлых потёмках едва угадывалась большая лодка, шедшая через плёс.
…Первого он угомонил тихо, не дав увидеть себя. Встал сзади, придушил воротом его же рогожного плащика. Второй был Хвалько, сын вдовы. С ним пришлось обойтись коротким усилием: вмять костяной перст чуть повыше ключицы. Парень вмиг забыл обо
