чем сделать глоток или откусить кусок. Ему много не нужно – он ведь воин из Спарты, один из лучших солдат в мире! Помня об этом, Автоноя не поскупилась на зелье, которое налила в его кубок, размазала по тарелке и даже втерла в куски рыбы, которые он сейчас жует. Зелье, начиная действовать, не заставляет его немедленно отключиться, скорее от него начинает пылать лицо, леденеют руки, внутренности завязываются в узел, а мир бешено вращается перед глазами. Он шатается, с трудом удержавшись на ногах, но рев в ушах оглушает, и он все-таки падает на четвереньки, думая, что болен. Его тошнит, и он поспешно выбегает в прохладу ночи, корчась от мучительного жара, охватившего кожу, а в этот самый момент Автоноя, Эос и Пенелопа проскальзывают мимо него в комнату Пилада и Ясона.
Оба микенца там, уже полностью вооруженные, пусть и не совсем понимающие, ради чего. Возможно, они тоже задумывали некий отважный прорыв, преисполненный отваги и отчаяния. Они готовы броситься в атаку, едва дверь распахнется, но замирают, увидев за ней женщин.
– Пилад, – заявляет Пенелопа, – слышала, ты готов умереть за своего царя. – Солдат выпрямляется, кивает, стиснув челюсти и расправив плечи, представляя собой настоящий образчик мужественности. – Возможно, нынче ночью нам придется это проверить. Идемте.
Они следуют за ней по дворцу. Быстро и уверенно минуют паутину запутанных коридоров, заброшенных залов и зловещих теней. У подножия лестницы, ведущей к покоям Ореста, они останавливаются. На нижней ступеньке распластался спартанец, полуприкрытый своим щитом. Пилад осторожно толкает его, он стонет, но не шевелится.
Наверху лестницы – его коллега, чуть дальше – еще двое, все лежат на полу, уставившись в пустоту, рвано дышат, давятся слюной, а один даже упал щекой в собственную рвоту. У их ног кубки с вином, блюда с едой. Пилад, оглядевшись, поднимает бровь, пытаясь выказать неодобрение, но не может не одобрить этого. Пенелопа перешагивает через поверженных стражей, стучит в дверь Ореста и, не услышав ответа, открывает ее.
В комнате, освещенной единственной лампой, картина из теней и слабого, неверного света. Орест лежит в постели. Служанка Рена забилась в угол, словно пытаясь слиться со стенами. Последний из спартанских стражей стоит посреди комнаты, прижав меч к горлу Электры.
Имя этого стража – Плутархос, и оно никогда больше не прозвучит из уст живых. Он не ел пищу и не пил вино, принесенные итакийскими служанками, потому что маялся животом, наевшись перед этим испорченной рыбы, и опасался пока принимать пищу. А потому, когда его товарищи принялись падать один за другим, он заметался между ними, крича: «Яд, яд, на помощь, на помощь!» Но никто не ответил, ведь остальные солдаты кинулись в доки, или успели опустошить свои кубки, или отвлеклись на служанок Пенелопы. Даже спартанские служанки не ответили на его призыв, ведь в тот момент, когда их мужчинам отправили угощение, Феба на кухне пролила целый горшок кипящего бульона на ногу одной из спартанок, которая все еще сидит на полу, воя от боли, в окружении товарок – о нет, какой ужас, мне так жаль, плачет Феба, так жаль! Из всех служанок Пенелопы Фебе лучше всего удаются сцены с потоками слез, всхлипами и словами раскаяния и сожаления, и, видит небо, это потрясающее зрелище.
Итак, Плутархос оказался в полном одиночестве и быстро сообразил, что это означает только одно. Он кинулся в покои Ореста, готовый защищаться и сделать что-нибудь… он точно не знает что, его к принятию таких решений не готовили… просто что-нибудь, чтобы помешать тому, что надвигается на микенского царя.
Он не может причинить вред Оресту, само собой.
Если спартанец убьет царя Микен, грядет война, возмездие, хаос. Каждый царь Греции отвернется от Менелая, случись подобное. Все должны увидеть, что Орест жив и безумен, а не пал от руки собственного дяди. И раз уж Ореста трогать нельзя, а смерть служанки вряд ли кого-то остановит, он принял пусть и жестокое, но единственное из оставшихся ему решений: схватил Электру за волосы, оторвал от брата и теперь прижимает к себе, держа меч у ее горла.
Именно эту картину видит Пенелопа, открыв дверь в покои Ореста, и на мгновение замирает, лишившись дара речи. Тут Пилад из-за ее плеча видит ту же картину и, выхватив меч, испускает рев:
– За царя!
Он собирается ворваться внутрь, отдать свою жизнь, пусть и не совсем понимая как, – здесь явно чувствуются избыток героизма и острая нехватка здравого смысла, – но Пенелопа останавливает его, протягивает руку между ним и его добычей, заставляет его отступить.
– Воин Спарты, – произносит она спокойным, как полночь, холодным, как вечерняя мгла, голосом, – что ты делаешь?
Плутархос представления не имеет, что именно он делает. Незнание выбили из него еще в детстве вместе с печалью и сожалением – он не признается ни в одном из них, если только не вбить их в него снова, поэтому лишь сильнее стискивает Электру, крепче прижимает ее к своему телу, стискивает зубы, выпятив подбородок.
– Ты удерживаешь царевну Микен, – продолжает Пенелопа. – Ты оскорбляешь дочь Агамемнона, племянницу своего царя. Я спрашиваю тебя еще раз: что ты делаешь?
Плутархоса не учили отвечать женщине, но сейчас все меняется. За спиной у Пенелопы два вооруженных микенца, а в заложниках у него и правда племянница его господина, поэтому…
– Моих братьев отравили. Отравили твои служанки.
Пенелопа облизывает губы. Она тщетно пытается придумать какую-нибудь хитрую уловку, но в подобных обстоятельствах даже ей непросто состряпать быстрое оправдание тому факту, что за спиной у нее лежат четыре спартанца, а рядом стоят два вооруженных микенца. Плутархос понимает это. И Электра – тоже. Возможно, именно это понимание и подталкивает Электру к дальнейшим действиям; она незаметно сует руку в складки юбки и вытаскивает спрятанный там кинжал. Это тот самый кинжал, который Пенелопа видела под половицей; такие клинки царевнам носить не следует, но каждая царевна должна иметь подобный. У нее нет возможности как следует замахнуться для удара, но это и не нужно. Клинок, который она втыкает в Плутархоса, входит между верхней мышцей бедра и низом живота.
Он рвано вздыхает, но не кричит – кричать недостойно воина – и не делает того, на что, по собственному мнению, способен: не перерезает Электре горло. Даже вне себя от боли он какой-то частью ума понимает, что план был глупым, бессмысленным, и рука его слабеет, а Электра тут же, упершись двумя руками, сдвигает ее со своей шеи. Далеко ее сдвинуть не удается, но в этом нет необходимости. Пилад тут же отталкивает Пенелопу, едва не роняя ту на пол, кидается на помощь Электре. Мгновение борьбы, путаница, удушье. Клинок пронзает плоть; кровь течет ручьем. Затем Пилад выдергивает Электру из рук Плутархоса, и, едва спартанец заваливается назад, Ясон шагает вперед и вонзает свой клинок ему в бок, рассекая ребро, легкое и грудную клетку.
Плутархос падает, и теперь лишь мертвые будут произносить его имя. Электра отшатывается от руки Пилада, прижимая ладонь к шее. На ее пальцах кровь. Пенелопа кидается к ней, но девушка лишь отмахивается.
– Ничего страшного! – выдыхает она. – Мой брат!
Пенелопа кивает Эос, которая, тут же возникнув рядом с Пенелопой, поднимает лампу повыше, чтобы разглядеть шею царевны. Рена тоже выходит из своего угла, вытирает слезы с глаз, судорожно вздыхает и, не глядя на мертвого спартанца, отрывает кусок ткани от своего подола, чтобы прижать его к ране Электры. Та действительно неглубока – просто царапина, оставшаяся на коже после того, как убрали меч, – но кровит и оставит после себя прелестный белый шрамик, по которому в будущем любовники могли бы проводить пальцем, гадая, что за история за ним скрывается, будь Электра склонна к подобным развлечениям. А это не так.
Пилад подходит к Оресту, легонько трясет его, пытаясь разбудить – наверху визжат и клекочут потревоженные фурии, – и по щекам его бегут слезы жалости, когда он видит своего царя таким: жалким, разбитым, сломленным. Глаза Ореста глубоко запали; кости выпирают под бледной, нездоровой кожей. Веки едва заметно
