Она явно только что пришла после воинских упражнений или, подумал я, вернулась после очередного похода против пиратской шайки. Она стояла передо мной во всеоружии – со стальным мечом, с деревянным щитом, покрытым кожей и окованным бронзой, и в великолепном шлеме. Я был уверен, что он был не так тяжел, как некоторые хорошие шлемы, которые мне доводилось видеть, в первую очередь шлем Амфитриона, и другие, сработанные из железа. Но этот был еще и настолько красив, что в сражении его вид мог просто подавлять соперника.
Рост царицы, ее явная сила и прежде всего ее стать убедили меня в том, что она превосходит многих воинов-мужчин, которых мне доводилось видеть в жизни.
Моктода не носила перевязи на груди, и я увидел, что там, где должна была быть левая грудь, слабо белел старый шрам, такой незаметный и сморщенный, что я вполне поверил, что он мог быть получен еще в детстве. Правая ее грудь была полной и крепкой.
– Почему вы его не связали? – наконец резко спросила она. У нее был сильный голос, под стать всему ее облику. Начальница разъезда прокашлялась и сказала:
– Он слишком протестовал, царица, когда мы попытались это сделать. Пока мы не оставили попыток его связать, он не хотел с нами идти…
– Значит, говорите, протестовал? И вы вежливо попросили его следовать за вами?
Моя бывшая противница как-то увяла. Мне было почти жаль ее. Она сказала:
– На самом деле нам пришлось сражаться с ним, госпожа.
– Почти десятку? Не думаю, что это была схватка – ни на одной из вас нет ран.
Младшая из начальниц беспомощно развела руками.
– Госпожа, он очень… силен.
Царица подняла брови, словно ей не в новинку было решать странные проблемы и она точно так же разберется и с этой, как с остальными.
– Очень силен, – почти шепотом повторила она, словно заклинание. Затем Моктода посмотрела на меня и царственно поманила пальцем. – Встань передо мной, чужестранец, – приказала она. – Как тебя зовут?
Я повиновался.
– Я Геракл, царица. Геракл из Кадмеи. – Я сразу же понял, что мое имя ничего ей не говорит, так что со славой в этом краю у меня проблем не будет. Моктода, внимательно глядя на меня пронзительно-синими глазами из-под стального шлема, была на дюйм, а то и два выше меня. Обычно люди считают рост преимуществом. Но я зачастую не принимаю всерьез такую точку зрения.
Царица сказала:
– Мои воительницы считают тебя могучим бойцом. Они сказали, что у тебя была палица. Ты выбил ею мечи из их рук или как?
Одна из воительниц держала на сильном плече мою дубину.
Я покачал головой.
– Царица, я сам бросил палицу, встретившись с твоими воительницами. Я даже был готов дать связать себе руки. Я не искусный воин. Я никогда не держал в руках меча и не убивал палицей человека.
– Но ты все же очень силен.
– Да, госпожа, это правда.
Царица медленно кивнула.
– Дайте ему меч и щит. Я хочу, чтобы он показал свою силу, что так поразила моих женщин. – Она обнажила меч. – Как думаешь, Геракл, тебе хватит сил, чтобы не дать себя убить?
– Я не боюсь за свою жизнь, царица.
– Тогда, может, научишься бояться, – отрезала царица. – Просто с тобой еще такого не бывало, вот ты и думаешь, что никогда не умрешь. Позволь тебя заверить, человека очень легко убить. Я часто доказывала это для собственного удовольствия.
Старшие женщины, служившие царице советницами, зашептались. Моя мнимая наглость уже произвела на них впечатление.
Опыт подсказывает мне, что легче всего покончить с нежеланной дракой или испытанием, если быть наготове или даже броситься навстречу ему. Оставив предложенный щит лежать на земле, я нагнулся и взял меч, осмотрев его так, словно я что понимал в мечах. Клинок казался острым и надежным, и я подумал, что он был выкован для самой царицы. Затем я отступил и кивнул царице, давая понять, что я готов.
Моя противница уже, конечно, разозлилась. Она обиделась, что я с презрением отверг щит. Однако она была чересчур опытной, чтобы легкомысленно отнестись даже к самому слабому с виду противнику. Она приближалась осторожно, сначала слева, потом справа. Меч в ее руке совершал обманные движения, которыми, как я думал, она пыталась вызвать определенный отклик у опытного бойца, но мне-то, конечно, было все равно, потому что я просто ничего не умел.
Я не намеревался надолго затягивать этот фарс. Пусть защищается, подумал я. Стараясь убедить ее, не убивая (от этого мое положение лучше не станет), я ударил ее с размаху мечом по щиту, тщательно, как я полагал, рассчитав силы.
Царица легко перехватила удар, но сила его, конечно же, была куда больше, чем она могла предполагать, и уж не ей было его отразить. Ее щит из крепкой кожи, окованный бронзой, был рассечен пополам, рука вышла из сустава, так что она даже не могла нанести ответного удара. Она тут же зашаталась, попятилась и неуклюже, позорно повалилась наземь. Меч в моей руке сломался, клинок засел в разрубленном щите, а рукоять осталась в ладони.
Раздались потрясенные гневные крики. Поначалу зрительницы попятились, затем схватились за оружие и чуть не набросились на меня всем скопом. Но царица, все еще лежа на земле, криком остановила их.
Когда старшие амазонки увидели силу моей правой руки, даже те, кто прежде жаждал меня убить, совершенно оставили эту мысль – не от страха, думаю я, не из-за сомнений в том, что они не справятся со мной, а потому, что я стал невероятно ценен в смысле продолжения рода женщин-воительниц. Теперь я понял, о каком испытании все говорили.
Начались разговоры, потом все сразу замолчали. Они еще не окончательно решили, попросить ли меня или, если необходимо, заставить остаться здесь в качестве почетного гостя, пока я не сделаю беременными по крайней мере несколько десятков женщин, и что со мной после этого делать.
Царица, как любой настоящий воин, была зла, что ее победили. Позвали лекаря вправить ей плечо. Боль она переносила стоически. Она умела подавлять личные чувства ради желаний своего народа.
Решить дело должна была она. Моктода сказала:
– Мы приглашаем тебя, Геракл из Кадмеи, остаться с нами на год и за это время зачать с нами как можно больше детей.
Я что-то пробормотал в ответ, возможно, не настолько вежливо, как надо было бы. Многие молодые люди с радостью приняли бы такое предложение сразу же, и я тоже чувствовал невероятный соблазн, но сейчас я должен был прежде всего выполнить волю отца. Однако прямой отказ усложнил бы дело. Но в первую очередь я хотел поесть и поспать.
Но мой ответ немного стоил, поскольку меня никто и не слушал. Считалось, что я в любом случае согласен. Мои новые хозяева указали мне на что-то вроде виллы, на огромный дом с оштукатуренными стенами и остроконечной крышей, построенный на склоне холма. Они сказали, что мне предстоит там жить, пока буду у них. Я устало побрел туда. Меня несколько удивило и даже позабавило, что меня никто не охранял. Они либо не представляли, что мужчина захочет сбежать из такого заточения, или просто не думали, что такое вообще возможно.
