Добежав до моей парадной, мы остановились, прощаясь. Все также держались за руки и что-то шептали — странно, но я чувствовала, что веду себя так, будто действительно принадлежу этому времени, будто родилась совсем недавно, каких-нибудь пару десятилетий назад. Я не хотела помнить о своей сущности, я сознательно забывала о ней и о вечности опыта, разделявшей нас. Олег крепко сжал мою руку, и, попрощавшись в последний раз, ушел. Счастливо улыбаясь, я нырнула в темный подъезд.
Уже в квартире, только скинув сапоги, я прямо в пальто в потемках пробралась к окну. Соседка мирно посапывала во сне. Присев на подоконник, я посмотрела вниз — на улице было уже совсем безлюдно. Я представила себе, как Олег сейчас идет домой по ночному городу, и мысленно пожелала ему благополучно добраться. Завтра. Мы увидимся завтра, после нового долгого рабочего дня.
Я часто-часто заморгала — в глаза ударил свет. Экскурсия в прошлое закончилась, и меня снова окружали сверкающие облака. Я озадаченно взглянула на Гамаюна.
— Я не понимаю. И что же вы хотели мне показать? Где здесь то преступление, за которое нужно было так жестоко наказывать? Вы хоть понимаете, что украли у меня мою собственную жизнь, мою личность?
Гамаюн печально покачал головой, а мне вдруг послышался шорох множества крыльев в пространстве вокруг нас.
— Мы никого не наказывали, Вивиен, пойми. Это был единственный наш шанс вернуть тебя — вернуть, а не подвергать какой-то каре.
— Вернуть откуда? Что такого произошло?
Он тяжело вздохнул.
— Надеюсь, ты сейчас поймешь, почему я не хочу показывать тебе все дальнейшие события. Я постараюсь рассказать о них честно и полно, но показывать — это будет слишком тяжело и жестоко.
Я уже не могла понять, что чувствую. За все время здесь — а сколько действительно времени прошло? — я испытала такой широкий диапазон эмоций, что сейчас моя собственная душа казалась мне выжатой, как лимон. Я не думала, чтобы что-то могло причинить такие страдания, что я откажусь узнать, в чем было дело — а сейчас мне хотелось отказаться.
Но сил спорить не было, я пожала плечами и приготовилась слушать. Как жаль, что я не могла читать его мысли, тогда бы все было намного проще. Я знала, что тень недоверия не покинет меня, если я не увижу все своими глазами. Но пока я оставила все как есть. Если бы душа, ум, сознание были мышцами, их бы сейчас нещадно ломило.
— Тот самый вечер, который ты видела, который для тебя в тот момент был лишь романтическим свиданием, пусть и действительно прекрасным, — он вздохнул, — в этот день в Америке случилось страшное землетрясение. Но ты не почувствовала этого. А в советских новостях тогда не особенно говорили о происходящем за границей, да и вообще это было такое время, когда эти самые новости узнать было далеко не так просто, как сейчас. Даже радио было не у всех, люди слушали его на улицах, а о телевизорах и думать не думали. Газеты тоже были страшной дороговизной.
Похолодев, я медленно кивнула. То же самое получилось с недавним обвалом в здешних горах. Кто же был в этом виноват?
— Так вот, Вивиен, — продолжал бог, печально склонив голову на плечо, — в тот день там погибло около двух тысяч человек. Я не говорю, что жертв обязательно удалось бы избежать, но, ты сама понимаешь — тут ведь дело не в сухих цифрах, не в статистике. Я хочу, чтобы ты поняла — никто тебя ни в чем не обвиняет, просто… просто без тебя мы мало что могли противопоставить всему этому. А этим вечером дело отнюдь не кончилось.
Я вздрогнула. Что же выходит — я хуже любого маньяка, серийного убийцы. Что все происходит не в первый раз, все повторяется. Я уже не знала, хочу ли слушать дальше… Нет, не хочу! Правда — вещь хорошая, но весит больше камня для утопленника. Как мне дальше тащить его? Рассказ, однако, неумолимо продолжался, хоть он и слышал все мои мысли.
— Через два дня Олег погиб, Вивиен. Время тогда было неспокойное, кровавое, и невозможно никого винить.
Я вскинула голову, крик застыл где-то в горле. Мне было больно, словно я не знала, что прошло уже едва ли не сто лет, что та наша история ушла безвозвратно. Мне было больно, словно я действительно помнила его и любила все это время.
— Вот поэтому я решил просто рассказать тебе все это — не дать снова увидеть. Такое часто тогда встречалось — белые напали на коммунистов, в живых никого не осталось. Потом большевики тоже ответили жестоким ударом. Вообще, это казалось бесконечным — никто ведь не хотел остановиться первым. Я знаю, как тебе тяжело было тогда. Ты страдала. Ты не хотела нас слушать, не хотела думать о людях, которые и разбили тебе сердце. Прошло несколько месяцев, но стена эта так и не рухнула. И мы решили…
— И вы решили добить меня, — в голосе звенела безудержная ярость, на долю секунды удивившая и меня саму, — Неужели… неужели нельзя было подождать, или поговорить со мной? Это жестоко! — я выдохнула и замолчала на несколько секунд, — И как, как, скажите на милость, вы могли позволить этому повториться?
По моему лицу бежали слезы — не отдельные горько-соленые капли, а целый поток. Голос не подчинялся мне, я с трудом могла выговаривать слова. Впрочем, он все равно поймет меня и так.
— Вы ведь знаете, что я люблю его! Знаете — и ничего не сделали! Так зачем же я здесь? Снова хотите взять мою память на абордаж, стереть и его тоже? А его самого оставить умирать там, на голых скалах? А ведь он пришел помочь вам, он…
— Успокойся, Вивиен, — он вдруг коснулся моего плеча, я даже не успела сбросить его руку. От него повеяло почему-то прохладой, какой-то свежестью, словно на рассвете, — Мы вовсе не палачи. Все случается в первый раз — и никто не смог предугадать, каков будет обратный эффект. Именно из-за этого вовремя не появилось того выхода, который открылся сейчас, едва ты только встретила Этьена Дюруа.
Я сверкнула глазами — мне захотелось ударить его только за то, что он так спокойно произносил имя Этьена. Но я уловила и еще кое-что в его словах и вся насторожилась. Какой выход? Частью какого плана мы снова стали, сами того не зная?
— Наверное, ты и сама задавалась вопросом, как так случилось, что Этьен стал Фениксом, ведь такого еще не бывало, да и не должно было быть. До этого в мире был только один Феникс, да и тот был создан намеренно, а здесь — такая роковая случайность! Но в том-то и дело, что мы не хотели повторения истории. Что случилось — то случилось, а мы лишь позволили искре Феникса выжить в нем — и не разрушить его. Выходит — следующая неожиданность и дала путь выхода.
— Вы, кажется, повторяетесь, — съязвила я.
