Еще! Еще! Альрик! Ну же!
Черный огонь мигнул, на мгновение померк и вспыхнул вновь, но уже привычным теплым пламенем.
И я рухнул наземь, распустив стаю.
* * *
Я лежал и просто дышал. Всё внутри горело и пылало, пот вновь пропитал одежу и волосы. Словно в отдалении слышались голоса.
— Что с Твердятой?
Вроде бы это говорит Коршун.
— Мертв.
А это кто? Леофсун, наверное. Кто еще это может быть?
— А купец как?
— Сам видишь, что живой. Стоит же, глазами лупает. Только белый как молоко.
По лбу и вискам потекли струи прохладной воды, и в голове немного прояснилось. Я открыл глаза и увидел встревоженного Коршуна, нависшего сверху.
— Жив? Идти сможешь или тут останешься? Я тогда схожу за ульверами, приведу их сюда!
— Нет. Я сейчас. Там полно живичей. Надо уходить. И это… надо отыскать Велебора. Это он… из-за него.
На краткий миг перед срывом я услышал думы всех, кто волей или неволей оказался в стае. Хотя и так можно было догадаться. Как Жирные отыскали хирд? Они ведь знали, куда вести людей. Либо среди них есть кто-то с таким же даром, как мой, либо тут замешан иной дар, как у Харальда Прекрасноволосого. Кто-то так или иначе служил меткой. Велебор ни на шаг не отходил от Дагны, он послал Вышату и Стояна в город, потом отослал Твердяту, причем как раз тогда, когда дружина Жирных вышла из Раудборга.
При помощи Коршуна я сумел встать и потянулся к стае, чтоб понять, куда идти. Дикая боль пронизала меня с ног до головы, и я снова свалился. Что за…? Нет, я не утратил дар и даже ощутил кого-то из ульверов. Но это было слишком больно! Словно передо мной только что убили Гисмунда, Энока, Фастгера, да вообще всех: мою семью, весь Сторбаш и все Северные острова! Каждого человека, с кем я заговаривал хотя бы раз!
Скольких же я убил, спасая Альрика? Скольких выжег, едва приняв в стаю? Неужто власть такова на вкус? Если швырнуть в огонь десятки жизней ради одной, именно так это давит на шею? Это ли чувствовал отец, вытирая с лица кровь перворунных? Об этом думал Рагнвальд, бросая ярлов и хирдманов в сражение с Карлом Черноголовым?
Тяжел твой дар, Скирир! Не переломил бы хребет.
— Кай! Эрлингссон!
— Не кричи! — поморщился я. — Лучше отведи к хирду. К Альрику.
И с трудом поднявшись, я потащился за Коршуном. Хотевит тоже едва ковылял, тяжело дыша и хватаясь за грудь.
Хорошо, хоть я сумел не сжечь своих хирдманов. Ту боль я переживу, а вот их гибель вряд ли.
Чем ближе мы подходили к месту стоянки, тем чаще попадались мертвые тела. Поначалу чистые, с легкими ранами или вовсе без них, потом с ранами потяжелее, а под конец пошли трупы с оторванными руками или ногами, с располосованной грудью, со следами зубов на шее. Даже мне стало не по себе. Радовало лишь то, что среди них не было ульверов.
А вот Хотевит их узнавал, называл по именам, бранился сквозь зубы и сдавленно кашлял, пряча слезы. У одного тела он упал на колени и зарыдал, уже не скрываясь.
— Вылюдь! — вдруг сказал он. — Вылюдь!
— Только посмей, — оскалился я, положив руку на топор.
Первым из стаи появился Тулле. Он выглядел так, будто его прогнали по позорной тропе, только люди держали не камни, а ножи. Мелкие и глубокие порезы исчертили и его спокойное лицо, и руки, и ноги, и всё тело. А ведь он получил целых две руны! Значит, раны появились уже после исцеляющей благодати.
Надо собрать стаю и поделиться даром Дударя! Я потянулся к дару, отхватил оглушающую оплеуху болью и снова выпустил его из рук.
— Не надо, — сказал Тулле. — Это просто царапины. Я отведу тебя к Альрику. Ты ему нужен.
Он подпер меня плечом и отвел на поляну, где кровь покрывала каждое дерево, каждую травинку. И Альрика.
Беззащитный сидел на корточках, обхватив голову руками. Я не мог понять, ранен он или нет. Кровь была повсюду. Наверное, всё же ранен. Вон торчит обломок стрелы, вон распахана кожа, обнажив мясо, вон виднеется рукоять ножа. Но главное — Альрик жив. И он всё еще на двенадцатой руне. Почему-то.
— Я старался перехватывать последний удар, — негромко сказал Тулле.
Как он это делал? Бросался прямо перед измененным, чтобы воткнуть меч в терзаемую им жертву? Уверен, что до восьмой руны раны Тулле были гораздо хуже нынешних.
— Альрик, — позвал я. — Альрик! Это я, Кай.
Он будто не слышал меня. Да и вообще ничего вокруг.
— Альрик!
Я коснулся его головы. Шевельнулся. Через мгновение он уже стоял, приставив нож к моему горлу.
— Я просил убить меня, — прошипел он. — Ты не захотел. Тогда я убью тебя! Убью и стану измененным. Навсегда! И это ляжет на твою душу. Примет ли Фомрир того, чья смерть создала еще одну тварь? Захочет ли взять тебя в дружину?
Яркие голубые глаза Беззащитного пылали гневом и отчаянием. Он и вправду готов убить. Но это ничего. Это пусть. Как ни крути, я должен ему. Без него я бы помер, еще когда цеплялся за скалу, удирая от Торе Длинного Волоса.
* * *
1 Меры денег — это больше про вес. Марка (серебра или золота) равна 204 г, эйрир — 24,55 г, эрторг — 8,67 г.
Глава 17
Мы смотрели друг на друга и молчали.
К поляне понемногу подходили разбежавшиеся ульверы, но не вмешивались. Я слышал, как они негромко перебрасывались словами, спрашивали, кто где, как прошел наш поход, как проглядели подход живичей. Но их разговоры будто бы обтекали нас с Альриком. Никто не задал ни единого вопроса ни о Беззащитном, ни обо мне.
Пока не появилась Дагна.
— Хотевит!
Ее звонкий голос прорезал тишину. Альрик вздрогнул, нож рассек кожу, и теплые капли крови поползли по шее вниз.
— Кай, помочь? — вмешалась она.
— Иди в Бездну, — сквозь зубы проговорил я.
Альрик опустил руку с ножом и помотал головой.
— Ты прав. Незачем перекладывать это на других, — пробормотал он. — Но сам не могу. Она не даёт.
Я сглотнул слюну и ощутил, как сильно пересохло во рту.
— Клянусь… клянусь, это в последний раз. Больше вытаскивать не буду, убью своими руками.
На изможденном сморщившемся от засохшей крови лице Альрика появилась кривая улыбка.
— Ты поклялся!
— Я поклялся.
Беззащитный улыбнулся еще шире.
— Хорошо! Это хорошо!
Только после этого подошел Тулле и сказал:
— Тут неподалеку ручей. Умыться бы, — и увел Беззащитного.
Я же перехватил мелькнувшего Коршуна, велел отыскать и привести сюда всех рунных в пределах его чутья. Всех — и ульверов, и живичей. Никого не убивать, но если кто начнет сопротивляться, ломать руки-ноги безо всякой жалости и волочь силой. Сарап кивнул, позвал с собой Леофсуна, Простодушного и подошедшего Квигульва Синезуба, самых высокорунных и наименее раненых ульверов.
Может, я переусердствовал с даром? Судя по всему, низкорунные живичи полегли все, да и многие высокорунные, которых Альрик не порвал до смерти, тоже не выжили. А мне ульверы нужны здоровыми и с рунами.
Вскоре начали подтаскивать раненых. Дударь приволок изломанного Свистуна и тихонько спросил, не мог бы я собрать стаю, чтоб хоть как-то подлечить ребят. Но я не мог. Боль всё ещё слишком сильно била.
Дагна стояла в стороне и что-то жарко обсуждала с Хотевитом. Жирный то и дело поглядывал на меня, и я видел в его глазах не благодарность, а ненависть, хотя злиться должно мне, а не ему. Всё, что было обещано ему, сделано, а вот он не сдержал ни единого своего слова.
— Кай! — ко мне подбежал Рысь. — Там Живодер… Нас он не слушает, так, может, тебя…
Я кивнул, но перед уходом сказал Дагне:
— Если уйдешь сейчас, предашь и нас. Больше я прощать не намерен.
— Не уйду. Но у меня тоже есть вопросы, — ответила она.
Живодер нашелся в тысяче шагов от поляны. Он ухитрился отыскать троих недобитых живичей, двоих покалечил и привязал к деревьям, а третьего раздел догола и творил с ним что-то непонятное. Полоумный бритт на этот раз не обошелся узорами на коже, а пошел дальше. И глубже. Половина лица живича была ободрана, вырезан глаз, и я увидел его на лопухе в сторонке, там же лежали ухо и часть зубов. Впрочем, Живодер уже закончил с лицом, и я мог полюбоваться на трепещущую розоватую массу, виднеющуюся из-под вывернутых ребер.
