не взвизгнуть, когда, возникнув бесшумной тенью за спиной спартанца, собирающегося прикончить Теодору, он полосует того по ногам, даже не останавливаясь.
Спартанец падает, лишившись ступней, бесполезным грузом повисших на свинцовых ногах. Теодора смотрит на него сверху вниз и задумывается, пусть даже и на мгновение, о милосердии. Но мгновение проходит. Его жизнь обрывается быстро, одним взмахом ее ножа по горлу.
Спартанец, опрокинувший Пилада наземь, умирает следующим. Он даже не слышит шагов приближающегося со спины мужчины, и не узнает, какое имя назвать лодочнику, когда доберется до реки мертвых, и кого винить за нож, распоровший его горло. Последний спартанец повержен совместными усилиями – Пилад спихивает его с Ясона, прижав к земле коленом, а смертельный удар наносит мужчина с изогнутым клинком.
Фурии визжат и взмывают в воздух, превращаясь в пятнышки тьмы, которые в ярости стягивают к себе грозовые тучи. Афина приглушает свое сияние, прячет божественный свет, мягко опускаясь на землю. Артемида воркует над окровавленной рукой Теодоры, пока воительница, прихрамывая, идет к морю. На мгновение мне кажется, что моя сестра-охотница вот-вот лизнет рану, и я задумываюсь: неужели только присутствие более цивилизованных богинь вроде меня останавливает ее?
Электра кидается к Оресту, крича измотанному Ясону и оглушенному Пиладу: он цел, он цел?
Микенцы поднимаются сами – ошалевшие, окровавленные, измотанные – и помогают Электре поднять Ореста на ноги и повести к кораблю. И вот остается лишь один воин, с залитыми кровью руками, брызгами крови на лице и целыми лужами – под ногами. Пенелопа подходит к нему во тьме, и верная Эос рядом с ней.
– Кенамон, – вежливо приветствует она, глядя куда угодно, кроме поверженных воинов у его ног.
– Моя госпожа, – отзывается Кенамон, коротко кивнув. Он все еще не отдышался, грудь ходит вверх-вниз, оружие в руках.
Улыбнувшись при виде такой любезности, она вглядывается в темноту позади них, словно выискивая следы очередных нападающих – а может, и нет. Может быть, дело вовсе не в этом. Возможно, она прощается с Итакой, последний раз прислушиваясь к звукам ночного острова на случай, если больше не доведется их услышать. Затем, даже не глядя в его сторону, она протягивает египтянину руку.
Он затыкает свой изогнутый нож за пояс и пальцами, еще липкими от спартанской крови, берет ее ладонь. И она, не говоря ни слова, ведет его к кораблю.
– О боги, египтянин не во дворце? – воскликнула Урания, когда ей сообщили, что Кенамон свободно разгуливает по рынку Итаки. – Надо бы его спрятать, пока какого-нибудь спартанца не посетила блестящая идея.
– Я просто вышел на утреннюю прогулку, – объяснял Кенамон, когда дамы Урании подхватили его под руки и потащили прочь. – Люблю размяться перед рассветом.
– Ну разве это не прекрасно, разве не очаровательно? – отозвалась Урания. – Какие у тебя чудные волосы.
– А ты что именно… делаешь для царицы?
– Я помогаю женихам, к которым Пенелопа слегка неравнодушна, не попасть в руки нашего спартанского гостя, с его любовью к пыткам и потрошению, – объяснила она. – Могу я предложить тебе рыбки?
Именно эти события привели к тому, что сейчас Кенамон из Мемфиса, с ног до головы в крови спартанцев, оказался на греческом боевом корабле, в предрассветные часы покидающем Итаку.
Тем не менее он не единственный жених на этой палубе.
– Вот хрень! – взвизгивает Антиной, глядя на удаляющийся берег, где чайки уже деловито примериваются к остывающим трупам убитых спартанцев. – Он убил их! Ты убил их!
– Они пытались расправиться с личной охраной царя Микен, – вежливо отвечает Кенамон, принимая чашу с водой, которую Эос принесла, чтобы он смыл кровь с лица и рук. – Я подумал, что лучше им помешать, ведь так?
– Я бы помог, – подает из своего угла голос Эвримах.
– Заткнись, Эвримах! – рявкает следом Антиной.
– Мое почтение, господин, – произносит Амфином, стоящий почти на носу, в плотном плаще, защищающем от холодного ночного ветра. – Ты сражался хорошо и быстро.
Что да, то да. Эти трое – самые влиятельные из женихов Пенелопы, самые острые занозы в ее, скажем так, боку – сейчас стоят в напряженных позах на палубе корабля, плывущего через пролив, и в свете факелов смотрят, как Урания перевязывает кровавую рану на руке Теодоры, как Электра гладит лоб брата, уложенного Пиладом и Ясоном прямо на доски, и как Пенелопа, царица Итаки, в свою очередь, смотрит на них. Им бы следовало сейчас подойти к ней, поклониться, сказать что-нибудь вроде «рады, что с тобой все благополучно, царица», но даже Амфином, самый отважный из них, нынче ночью не смеет посмотреть ей в глаза.
Поэтому Пенелопа сама подходит к ним.
– Господа, – произносит она, – рада видеть, что вы благополучно добрались до судна.
Троица, должно быть, ужасно благодарна шаткой палубе за то, что она скрывает их неловкие переступания с ноги на ногу. Наконец Амфином говорит:
– Моя царица, твой побег не обошелся без происшествий, как я вижу.
– Нет. И я рада, что один из вас смог вмешаться, хоть и ужасно огорчена тем, что события приняли жестокий поворот, – отвечает она, кивая в сторону окровавленного Кенамона.
Следует отметить, что в ее голосе не слышно огорчения. Когда Эвримах тяжело сглатывает, кадык поднимается до самого верха, а потом опускается до самого низа.
Антиной, однако, не привык к тому, что слава обходит его стороной, а потому выпаливает:
– Тебе повезло, что у нас оказался этот корабль, чтобы помочь тебе, царица. Что бы ты делала, если бы не мы?
Пенелопа медленно переводит на него взгляд, словно ей нужно настроиться на этот момент, как ядовитой змее перед атакой. Когда их взгляды все же встречаются, ему с трудом удается подавить дрожь, и то не до конца.
– Что ж, да, – задумчиво произносит она. – Мне повезло, что вы, господа, и ваши отцы снаряжали этот корабль в такой тайне. Какое невероятное везение, что судно, которое вы приготовили для ловли и убийства моего сына, теперь будет использовано более полезным образом.
Было бы крайне великодушно, произнеся эти слова, гордо развернуться и уйти.
Но Пенелопа сегодня не расположена к великодушию.
Она не торопится.
Мгновение смотрит, как они ежатся.
Мгновение рассматривает небо.
Мгновение проверяет ветер.
И только после этого разворачивается и уходит, оставляя их жалкую кучку дрожать на носу.
Фурии кружат где-то в вышине, а корабль прокладывает свой путь по волнам.
Артемида провожает нас взглядом с утеса на побережье, ведь морские дали ей неинтересны.
Афина изучает небеса с кормы, и ветер играет ее волосами. Ветер никогда бы не был столь дерзок и рьян, если бы она не позволила. Возможно, и ей тоже не чужды чувственные радости; возможно, ей нравится ощущение прикосновения к волосам, и она гадает, похоже ли оно на прикосновение руки, гладящей волосы и кожу. Мне больно при мысли, что только ветру позволено ласкать ее прекрасное тело.
Я опираюсь на ограждение рядом с ней и тоже поднимаю взгляд ввысь. Говорю наконец:
– Ты бросила вызов фуриям?
– Не бросила, – возражает она. – Всего лишь усомнилась в их праве. Должны же быть правила. Даже для первородных. Даже для богов. Они скоро вернутся. Мы должны быть готовы. – Она опускает взгляд на палубу, на Ореста, лежащего на руках у сестры. – Он должен быть готов.
В восточной части горизонта ширится серебряная полоска, предвестница близкого рассвета. Я поворачиваюсь поприветствовать ее, встретить с радостью и мягкой улыбкой. Афина следит за моим взглядом и отворачивается.
– Увидимся на Кефалонии, – говорит она, затем с настороженной тщательностью добавляет слово, которое не любит произносить, которое словно пытается взвесить: – Сестра, – и пропадает в биении белых крыльев.
Рассвет розовыми пальцами ласкает небо, словно давний любовник, все еще очарованный формами этого сияющего, великолепного мира.
Во дворце Одиссея Елена падает на пол, прижимая пальцы к щеке. Синяк продержится какое-то время, прежде чем исчезнуть, но она просто будет держать голову так и вот так, а синяк замажет. В Спарте Менелай почти никогда не бьет ее так,
