многие другие, откликнувшиеся на призыв Пенелопы.
Пилад первым спускается по веревке на боку корабля и ступает на землю Кефалонии. Он оглядывает остров, размерами, зеленью и общей прелестью превосходящий соседнюю Итаку, и, очевидно, ничуть не впечатляется. Но он не в том положении, чтобы жаловаться хоть на что-то, предложенное ему в данный момент, а потому, едва взглянув на Приену и Анаит, помогает спуститься по веревке Электре, а затем более бережно вместе с Ясоном и Амфиномом, помогающими поддерживать его, спускает Ореста.
Плавание из Итаки на Кефалонию недолго, ведь между двумя островами всего лишь полоска воды. Но даже это путешествие измотало юного Ореста, который сейчас то бодрствует, то проваливается в сон, снова зовет маму, просит прощения, иногда давится, словно что-то застряло внутри, смотрит выпученными глазами, кусает свои воспаленные, потрескавшиеся губы. Едва микенский царь оказывается на пляже, Анаит кидается к нему с криком: «Что ему давали в последнее время?» – а когда никто не дает ответа, фыркает и качает головой, больше разочарованная, нежели разозленная неведением окружающих его людей. Она опускается на колени между Электрой и Реной, попутно расталкивая их и ничуть не заботясь о статусе царевны. Нюхает воздух, улавливая нечто неожиданное, затем покачивает головой, прижимает руку ко лбу Ореста, к его горлу, запястью, бормоча что-то в смятении. Лишь на этот раз Электра позволяет себе опереться на руку служанки и смотрит на брата с таким выражением, будто тот уже мертв, не произнося при этом ни слова.
Антиной и Эвримах, сойдя на берег, в замешательстве разглядывают Приену. Вооруженная женщина – это нечто невероятное, то, чего они не могут понять. Им действительно следует задать пару вопросов о том, что здесь происходит. Вопросов вроде «кто ты?» и «откуда ты взялась?», а еще «почему больше, похоже, никого не волнует, что на берегу нас встречает какая-то женщина, увешанная оружием?». Но задать вопрос – значит признаться в невежестве, а невежество могут посчитать слабостью, слабость же не подобает мужам, и они молчат.
Амфином, с радостью ощутивший под шатающимися после палубы ногами твердую землю, смотрит на Приену, замечая ее поведение, выправку, скрещенные на груди руки, то, как вдумчиво она двигает челюстями, пережевывая нехитрый завтрак из вяленой рыбы, и ему хватает ума слегка испугаться. Он тоже понимает, что должен задать несколько вопросов, но, скорее всего, чувствует, что ответы ему не понравятся.
Эос помогает Теодоре спуститься с корабля; рука девушки теперь тщательно обмотана полосами разорванного полотна. Приена, увидев это, вздергивает бровь, идет навстречу Теодоре, также направляющейся к своей командующей, останавливается рядом, тщательно оглядывает и наконец говорит:
– Рана глубокая? Кровь сильно шла? – Теодора качает головой. Приена удовлетворенно кивает. – Ладно. Расскажешь мне об этом позже.
И вот в этот момент проявить бы доброту. Теодора тоже чувствует это, ждет этого. Приена едва не поддается желанию что-то сделать, как-то выразить… она сама точно не знает что. Что-то, говорящее о… нежности? Но подобное было так давно, слишком давно, и она еще не готова, а потому резкого кивка пока будет достаточно, а в следующий раз, чуть позже, у нее найдется что сказать.
Пенелопу с двух сторон окружают Автоноя и Урания, а Кенамон держится позади, на приличной дистанции. Он, как и Амфином, чувствует, что на все вопросы, которые он сейчас решит задать, могут найтись ответы, которые он не захочет услышать. Он хочет быть поближе к Пенелопе, испытывает странную, настоятельную потребность защищать ее. И все же ему не хочется оказаться так близко, чтобы ей пришлось ему лгать, следить за своей речью, чтобы оградить его от тех вещей, которые, по ее мнению, ему не стоит слышать. И потому он держится чуть в стороне, вне пределов слышимости, любезный, молчаливый, и надеется, что однажды она поделится с ним своими секретами. Его самого удивляет, насколько сильно он на это надеется.
– Приена, – произносит итакийская царица, подходя к командующей своей армии.
– Царица, – коротко отвечает Приена. – Вижу, вам удалось выбраться с Итаки более-менее невредимыми.
– Именно. Произошла небольшая стычка, но все закончилось удовлетворительно. Мои комплименты женщинам, подпалившим корабли Менелая. Меня весьма впечатлила мощь возгорания.
Приена пожимает плечами. Она, как и Менелай, видела греческие корабли, пылающие под стенами Трои. Но она их видела с другой стороны баррикад и решила тогда, что это завораживающее зрелище и отвратительное тактическое решение. Ее отношение к огню можно назвать противоречивым.
– Мы разбили лагерь неподалеку от храма Геры. – Приена очень деловита: это военные вопросы, которые решаются только ею, а потому Пенелопу ставят в известность из чистой вежливости. – Мы можем собрать уже почти сотню, и на подходе еще, хотя наши передвижения станут заметны, если соберем слишком много вооруженных людей. Мы видели двадцать спартанцев на Кефалонии, почти всех – в районе города и гавани. Никто из них еще не отправлялся вглубь острова, и ни один корабль не прибывал с Итаки, чтобы сообщить о твоем побеге.
– Мы можем убить их прямо сейчас? – интересуется Пенелопа со спокойствием, от которого перевернулся бы желудок у каждого жениха. – Прежде чем придет весть с Итаки, которая заставит их насторожиться?
Приена обдумывает это предложение.
– Мы могли бы сжечь их гарнизон, но огонь может распространиться, и пострадают многие дома в городе. Нужно выманить их из-под защиты стен, а я сомневаюсь, что нам это удастся до прихода вестей.
Пенелопа прищелкивает языком. Это был оптимистичный план, она понимала. И он забылся так же легко, как возник.
– Хорошо. Давайте отправимся вглубь и встанем там лагерем. – Она слегка повышает голос, чтобы привлечь как можно больше слушателей. – Антиной, Амфином, Эвримах, сюда, пожалуйста.
Женихи подбираются поближе, изо всех сил стараясь не пялиться на Пенелопу. Пенелопа улыбается им. Эта улыбка чем-то напоминает улыбку ее двоюродной сестры Елены, когда та хочет, чтобы что-то было сделано. У Елены она ослепляет, такая невинно-искренняя и яркая. У Пенелопы это блеск зубов, обнажившихся в волчьей усмешке. Не всем же быть очаровашками.
– Господа, ради вашего спокойствия и безопасности я предлагаю вам укрыться в храме Зевса, расположенном в глубине острова.
– Корабль… – начинает было Амфином, но Пенелопа прерывает его.
– На Кефалонии у меня есть несколько знакомых среди умелых мореходов, которые смогут сохранить ваш корабль в целости и сохранности, подальше от рук спартанцев. В конце концов, он же может нам понадобиться снова, так ведь?
Женихи переглядываются. С одной стороны, им хочется поспорить. Спор – это их естественное состояние. Получение приказа, а это именно он, от женщины – уже само по себе основание для возмущения, пусть даже этот приказ – самое разумное, что они когда-либо слышали. С другой стороны, рядом с Пенелопой стоит Приена, и Теодора – тоже; есть что-то такое во всей этой ситуации, что заставляет их в первый и, вероятнее всего, в последний раз задуматься.
– Моя госпожа, – кланяется Амфином.
Пенелопа награждает их очередной короткой улыбкой и отворачивается.
Они снова переглядываются, затем в угрюмом молчании плетутся прочь с пляжа.
Кенамон идет следом, но, как всегда, в отдалении, не вместе с ними.
– Не ты, Кенамон, – рявкает Пенелопа.
Мужчины останавливаются.
Оборачиваются.
Она указывает туда, где лежит Орест, над которым все еще нависает Анаит, ворчащая по поводу всего, что видит.
– Мне совершенно ясно, что царю нужна достойная защита, которую ни я, ни мои бедные женщины… – очередной проблеск улыбки, в которой есть что-то странное: тонкая грань между удовольствием и болью, – мои бедные, слабые женщины… не можем обеспечить. Кенамон доказал, что он отлично обращается с мечом. Он остается.
– Я могу… – выпаливает Эвримах.
– Заткнись, Эвримах! – обрывает его Антиной.
– Разумно ли это? – уточняет Амфином с натянутой вежливостью. – Чужеземец, незнакомец, как бы хорошо он ни обращался с мечом, – так близко к царю? Близко к тебе?
В улыбке Пенелопы – привкус крови, запах охоты под луной, в ней – Артемида, в ней – Афина, в ней – стрела и нож. Она непохожа ни на одну, известную мне. Пенелопа обращает ее к Амфиному, отводящему глаза, затем поворачивается к Электре, спокойно встречающей ее взгляд.
– Сестрица? – обращается она.
Электра
