Погрузка мешков в повозку шла быстро и никакими долгими церемониями не сопровождалась. Почтарь сноровисто проверял целость печати, быстренько записывал в брульон циферки с жестяной бирки, Тарик забрасывал мешок в фургон, а там его принимал кучер и укладывал у передней стенки. Душа радовалась от столь быстрой работы, однако Тарик, еще издали завидев повозку денежного дома, знал, что этим не ограничится: начнется неизбежная тягомотина, от которой никуда не денешься...
Так оно и случилось. Когда Тарик перетаскал примерно полсотни синих парусиновых почтовых мешков со стершимся немного знаком королевской почты (видывавшие виды мешки, не одну сотню путешествий проделали) и осталось десятка два таких же, но украшенных еще и знаком денежного дома (чье именование Тарика ничуть не интересовало), тягомотина расцвела пышным цветом. Почтовый фургон уехал (разумеется, от почтаря, как всегда, Тарику не перепало никакой мзды), а на его место стал второй — и все пошло по-другому. Приказчик уже не палочки ставил, а записывал циферки с бирки. И проверял целость не одной печати, а двух, причем гораздо тщательнее, чем почтовый Канцелярист: потряхивал печати, проверял шнурки, разве что не обнюхивал. И на суше Приказчики проверяли только что проверенные печати, аккуратно их скусывали особыми щипчиками и складывали в особый мешочек... Затем выкладывали письма из мешка на стол — не высыпали, а именно что бережно выкладывали, тщательно их пересчитывали, сверяли количество со значившимся во вложенной в мешок бумаге, снова запечатывали каждый своей печатью — и потом только относили в фургон, возле которого бдительно зыркал верзила, держа ручищу поближе к расстегнутому кафтану.
Всякий раз это занимало изрядное время, но стоявший тут же Тарик терпел, только после кивка кого-нибудь из Приказчиков отправляясь за очередным мешком. Таковы уж были уставы денежных домов, в отличие от многих других соблюдавшиеся твердо. Часть писем — деловая переписка, а часть — денежные, по которым предъявителю в любом денежном доме выплатят денежку без промедления, хоть мешок (конечно, скрупулезно убедившись сначала, что имеют дело с настоящим платежным письмом). Хитрушка в том, что некоторые из платежных писем были открытыми, где не значились ни имя, ни название Дома — таковы уж неведомо почему заведенные порядки, — так что получить по ним денежку мог любой, кто письмо принесет, хоть распоследний Градский Бродяга. Вот почту денежных домов и берегли пуще, чем королевскую, оттого и охранитель крепко оружный (да и Приказчики с кучером тоже)...
Денежных мешков было вдвое меньше, чем почтовых, но вот времени на них ушло, пожалуй, втрое больше... Наконец последний заново опечатанный мешок отправился в фургон. Тарик ничего не сказал, но выжидательно посмотрел на Приказчика, полагая, что тот не впервые за грузом приезжает и должен понимать негласки. Так и есть: Приказчик без промедления опустил в карман штанов Тарика монету, подмигнул и залез в фургон, тут же покативший по набережной.
Тарик достал монету, посмотрел. Медный полтешок. Ну, тоже неплохо, хотя иные прежние Приказчики и серебряный далер подбрасывали. Что ж, грошик к грошику...
Тарик оглянулся — навигаре не соизволил спуститься на набережную, торчал у перилец, не то что дядюшка Бельтер, всегда расстававшийся с Тариком на суше, да еще с какой-нибудь доброй шуткой. Ничего, переживем... Тарик взбежал по сходне и глянул выжидательно. Навигаре выдержал время, опять-таки из чистой спеси, наконец подал небольшой листок бумаги с печатным названием судна и печаткой капитана.
Все было ясно с первого взгляда: правильная бумажка, гласившая, что Подручный грузаля (циферки бляхи вписаны чернилами) разгрузил судно сполна. Однако уже Тарик из чистой вредности притворился, что читает бумагу так, словно грамоту учил всего неделю. Бережно спрятав бумажку в кошель, спросил вежливо:
— Сударь, не знаком ли вам навигаре-трюмный Бельтер с «Прекрасной рыбачки» ?
— Ну, предположим, — надменно ответил сопляк.
— А не знаете ли, что с ним случилось в крушении «Рыбачки» ?
На сей раз молчание длилось дольше — казалось, речной офицер и не ответит. Но все же соизволил, процедил:
— Живой. Оглушило взрывом и выбросило в воду, но Матросы дотащили до берега. Из лекарни уже выпустили, нового назначения ждет...
Вот это была радостная новость!
— Благодарствуйте, — сказал Тарик.
Однако не добавил «сударь» и прощаться со снятием берета не стал — попросту повернулся спиной и сбежал по сходням. То и другое было неполитесно, но не тянуло соблюдать политес с этим напыщенным индюком, обойдется. Даже если пожалуется в канцелярию, что наглый Подручный держался с ним непочтительно, там, посмеиваясь про себя, поступят как обычно: с серьезным видом пообещают примерно наказать дерзкого мальчишку, а когда индюк выйдет, посмеются уже в голос...
«Морская чайка» так и стояла с пустой палубой, и повозок возле нее не было — значит, все еще ждут загрузки: то ли груз еще не готов к отправке, то ли у капитана или у трюмного не хватило оборотистости отслюнить мзду кому надлежит, чтобы ватагу грузалей к ним направили не в очередь. Зато на «Пастушке» закончили: набережная пуста, Матросов не видно — наверняка отпущены на берег, — только злой на свое невезение караульный торчит у трюмного люка и орет вниз:
— Шевелись, вшивая команда! Чтобы ни одного катышка не осталось! Овец жулькать все мастера, а дерьмо за ними убирать охотников не найдешь!
Верно. Ни один грузаль, ни один Подручный (разве что в наказание) не возьмется шлепать по дерьму, оставшемуся после скотины. Для того всегда найдутся бродяги...
Тарик понимающе усмехнулся. Достаточно здесь проработал, чтобы назубок знать все хитрушки. Грузали свою денежку получали с веса, а потому почтовики полностью отдали Подручным: во-первых, там платят не за вес, а за саму разгрузку. А во-вторых, почта — дело государственное, даже королевское, а им никак не глянется полдня убить на возню Приказчиков с денежными письмами... И возле «Яганы» нет повозок, но на палубе остался только караульный — значит, остальные отпущены на берег, а это бывает только после разгрузки, и никак иначе. «Ягана», выходит, привезла что-то, с чем грузали сноровисто управились до обеденного колокола...
Избушка все еще была заперта. Тарик открыл замок, взял табурет и присел к столу, положив перед собой сверток с обедом и поставив баклажку с чаем: неполитесно шамать, не дождавшись всех. Он прекрасно знал, что ждать осталось недолго: обеденный колокол, говорили с ухмылкой грузали, для них даже святее церковного, звонящего к пастырскому наставлению.
Точно: не прошло и пары минут, как по доскам крыльца зашлепали босые ноги, в комнатушку ввалились грузали пятого причала — все шестеро, — и сразу стало тесно.
Вот это не мальчишеская ватажка, а самая настоящая, правильная ватага: здоровенные, широкоплечие, давно сработавшиеся, распространявшие ядреный запах здорового рабочего пота. Оказавшийся ближе других Кори дружески похлопал Тарика ручищей по спине (без малого дух не вышиб) и жизнерадостно рявкнул:
— Здорово, Морячок! Неделю тебя видно не было. Ну что, засадил наконец блудня какой-нибудь вашей уличной мокрощелке?
— Да нет, не сподобился еще, — в тон ему ответил Тарик, давно уже не смущавшийся, когда слышал крепкие портовые словечки.
И вопросу никак не удивился — привык, что у грузалей есть только две темы для разговоров: выпивка и бабы. Только не подумайте, что они тупые, какие-то неразвитые... Все новости грузали узнают раньше городских (всякий новый корабль привозит кучу новостей), при нужде могут поддержать разговор о многом и многом, почитывают голые книжки, а Фишта — даже вирши. Просто-напросто исстари повелось, что у правильного грузаля на уме должны быть только бабы и выпивка, о них и следует
говорить...
— Вот невезуха! — хохотнул Кори. — Говорил тебе уже: давай вечерком тебя сводим в «Коротенькую юбчонку» или «Проказницу». Уж там-то девки не просто приглядные, а чистейшие. И денежку с тебя не возьмут, они страшно любят, когда кто-то в первый раз...
