Он уже не впервые это предлагал. Тарик и сам знал, что в двух помянутых веселых домах девки чистейшие — это в других можно, хоть и редко, нарваться на срамную хворь. Хитрушка в том, что только туда грузали и ходят. Это Матрос, подцепив не сразу дающую о себе знать срамную хворь, обнаружит ее, когда будет далеко от столицы: на реке, а то и в море. А грузали, понятно, местные — в случае чего огребут по полной и девка, и лекарь, и хозяин. А то и выйдет еще печальнее: веселый дом загорится темной ноченькой. Как это было с «Веселой вдовушкой» — полыхнула, как пучок соломы, и редкие по ночному времени зеваки всласть полюбовались, как из пылающего дома разбегаются девки и Матросы, большей частью не успевшие напялить хоть какую-то одежонку. Пока примчались пожарные, дом выгорел едва ли не дотла. Сыскная и сыщики обе- режного дома копали-копали, но ни улик насчет поджога, ни подозреваемых не нашли, так что списали на «неизбежную случайность волею Создателя», и обережникам пришлось раскошелиться. Ну, а то, что в ту ночь у девок не оказалось ни одного грузаля, каких обычно там хватало, — совпадение. Как бы там ни было, с рассветом с Трех Ушц сбежали и хозяин «Вдовушки», и лекарь, и половина девок. Случилось это два года назад, но неизбежная случайность стихий небесных может грянуть всегда...
— Ну что ты вяжешься? — хмыкнул Чорри. — Может, пацан любови ждет, чтобы с чувствами...
— А вот этого не надо, — рассудительно сказал Кори. — От Любовей, Тарик, верно тебе говорю, выходят одни беды. Мы тебе раньше как-то не рассказывали... Три года назад жил-был такой
Бурага с четвертого причала. Мужик как мужик, насквозь правильный. Только угораздило его врезаться по уши не в кого-нибудь — в девку из «Проказницы», прикинь. Совсем на ней умом подвинулся, пристал с ножом к горлу: бросай работу, выходи за меня, заживем своим домиком — неженатый был, молодой еще. А куда ей работу бросать и на кое лихо ей честное замужество, если она у себя в неделю зашибала больше, чем Бурага за месяц? Красивая была, молодая, незатасканная... Затосковал Бурага, работал сикось-накось, так что его ватага вразумлять начала добрым словом. Однажды на работу не вышел. Кто-то из ватаги к нему пошел — а он в кухне под потолком висит. И еще парочку случаев знаю, когда любови до добра не доводили. Так что ты, Тарик, того... поосторожнее с Любовями. Они боком выходят...
— Да нет у меня никаких Любовей, — сказал Тарик.
И нисколечко не врал: как-то прожил до сего дня без настоящих Любовей, о каких пишут в голых книжках, да и в жизни они, говорят, случаются. В гаральянку Тами он ничуть не влюбился, просто она ему страшно понравилась — не только красивущая, каких много, а еще и необычная чужеземка. Да и кое-какие слухи о нравах гара- льянских девчонок не на шутку душу будоражили...
— Ладно, о бабах потом, мечем на стол, — степенно сказал ватажник Балур, усаживаясь. — Уж сегодня есть чем душу порадовать, хоть и радуем что ни день, а сегодня кое-что особенное, ты, Тарик, такого и не пробовал... Дангул, твоя забота.
— Да уж знаю... — проворчал Дангул, вечный виночерпий ватаги.
Когда разложили свертки с обедом, он расставил перед каждым (и перед Тариком тоже) весьма политесную посуду: не простые глиняные чарки, из которых потребляет «огонь-водицу» народец попроще, а стаканы из привозного шуварского стекла: толстые, зеленые, с причудливой россыпью белых пузырьков и ниточек. Из таких и дворянину пить не зазорно, ну да грузали — чем не портовое дворянство?
И напоследок брякнул на стол бутылки, каких Тарик и в самом деле никогда прежде не видел: не просто стеклянные, а из синедымчатого стекла, пузатые, с фигурными горлышками, и каждое украшено самой натуральной печатью из коричневого сургуча с непонятной эмблемой, красиво исполненной.
Дангул принялся ловко очищать сургуч с пробок и выдергивать их большущим штопором, а Балур наставительно сказал:
— Вот, дивись, Тарик. Вишневая водочка из Аабитена. Редко к нам приходит, и прямиком в «Погреба Фитичано», а оттуда, чтоб ты знал, идет в дворянские винные погреба и даже в королевский дворец. Глотнешь сейчас того же самого, что и его светлое величество. Раз в год приходит корабль из Аабитена, большущий, так что работы на два денька. Прошлогоднего ты еще не застал. — Он широко ухмыльнулся. — Когда корабль большущий, работы много, но и пользы больше...
Тарик ответил понимающей ухмылкой.
Многим интересным грузам роковым образом не везет — пялься трюмный, Приказчики и караульные хоть в шесть глаз, а паре-тройке тюков, ящиков, мешков непременно грузали «приделают ноги», как это исстари зовется. Тут главное — знать меру и не зарываться, не грабастать чересчур. Тем более что умудренные жизнью трюмные прекрасно знают, что есть вещи, с которыми бороться так же бесполезно, как ловить шапкой радугу или ветер. И понимают: если одному мешку-ящику из полусотни приделают ноги, это неизбежное зло наподобие дорожной подати. И Приказчики, и Стражники, и Канцеляристы, и служители непременно получают малую толику мзды, а потому закрывают глаза на такое удивительное явление природы, как убежавшие на своих ногах бочоночки и мешки. Есть магическое слово «усушка» — неизбежная долька потерь при разгрузке. Все судовладельцы и трюмные его учитывают, оно в судовые документы занесено. Главное, как уже говорилось, не зарываться и знать меру — и всем будет хорошо, спокойно, выгодно...
Есть и еще одна любопытная штука, согласно регламентам вообще-то потаенка, а на деле — совсем другое. Потаенку скрывают от шнырял в обычном грузе, за который платят пошлины и на который заводят кучу документов. А это называется «груз-привид». Приходит корабль с полнешеньким трюмом, и его недешевый груз волшебным образом улетучивается в столицу, как сущий привид, ни единой строчкой не запечатленный ни в одном документе. Как не было. Судовладельцу это, легко понять, стоит денежек, но меньше, чем пришлось бы заплатить таможенных пошлин. Но грузали тут ни при чем, они всего-навсего, как и вышеназванная публика, получают свою малую мзду еще и за то, что всегда прилежно исполняют указание: об этом грузе не просто забыть, а еще и ничему ноги не приделывать...
Как давно объяснили Тарику грузали с наказом не болтать за воротами порта, тут уж главную денежку гребут высокие господа, не чета простым работягам: в доле и начальник Стражи, и начальник таможни, и Чиновные высоких степеней из главной портовой канцелярии, и начальник порта, благородный граф в чине порт-адмирала, то есть адмирала сухопутного.
Совсем другое дело — в лабазах. Вот там обстоит по-другому: и за ввозом туда грузов, и за вывозом зорко следят Приказчики, своим хребтом отвечающие за любую недостачу. Там все на строгом счету, потому лабазных грузалей и ведающих лабазами Канцеляристов свои же насмешливо считают второсортными — бедолаги, живущие исключительно на одно жалованье. Не зря есть старая негласка: провинившихся грузалей, Канцеляристов и Стражников определяют в лабазные — кого на месяц, кого на два-три, а самых невезучих — на полгода...
И с бутылками с вином (как и с дорогонькой посудой) совсем просто: там уже не усушка, а «бой», и будьте уверены: без оговоренного в документах боя ни одна разгрузка не обходится, что в бумагах прилежно отражено...
— Мы и тебе в шкафчик пару бутыльков поставили, Тарик, — сказал Балур. — Батя порадуется.
— Благодарствую, — сказал Тарик. — Но ведь Кабадош...
— Перебьется старый выжига. Пусть хлобыщет что попроще. Мы там тебе еще мелкоты положили, так что хватит с него...
— Благодарствую, — повторил Тарик.
— Не за что, — отмахнулся ватажник. — Ежели умеешь с людями жить, люди это оценят, а ты умеешь... Ну, сухая ложка рот дерет. Дангул, расплескивай! Тарику, конечно, на палец — рановато ему побольше. Сегодня не откажешься, Тарик?
— Сегодня не откажусь, — сказал Тарик. — В жизни не пробовал лабитенских водочек. Вообще, мы пока только пиво понемножку...
— Ничего, какие твои годы...
В стаканы полилась алая, приятно пахнущая вишневка (грузалям до краев, Тарику — на палец, но пальцы у Дангула вдвое шире его собственных). Четвертый раз в жизни Тарику предстояло глотнуть чего-то крепче пива — и всякий раз здесь, понятное дело (о чем он не без гордости рассказывал на сходах ватажки). Первый раз жутко закашлялся, а потом привык. Грузали посмеялись: у нас и воротный столб выпьет. Сами они крепкое потребляли так, что поначалу Тарика, пока он не приобвык, это натурально ужасало. И не трезвые, и не пьяные: по полному стакану утречком, в обед и вечером, а если зарядят осенние ливни или зима выдастся холодной — и по два. И тянулось это годами. Фишта, самый молодой из них, как-то сказал Тарику:
