Секрет, секрет. Furtive. Тайна!
Виктор Ильич сунул рукой за свесившиеся книги, нащупал выемку в задней стенке. Вытянулся, встав на носочки, и, заглянув, увидел отошедшую от стенки чётко подогнанную панельку. Тайник. Он осторожно открыл его и сунул внутрь руку. Пальцы коснулись какого-то предмета.
Спрятанным предметом оказалась книга. Ещё одна, но отличием её от остальных был солидный кожаный переплёт без золотых тиснений, вообще без всего. Только мягкая коричневая кожа.
Виктор Ильич слез со стола, сел в офисное кресло и раскрыл находку.
На титульном листе под карандашным фронтисписом строчными буквами, отпечатанными на пишущей машинке, были слова:
ЮРИЙ КЛИНОВ.
СУМБУР БЫТИЯ.Что-то убеждало смотрителя, что в руках он держит единственный экземпляр никому не известной книги. Самодельный томик, возможно, единственная работа, не признанная критиками и издателями (или вовсе, вероятнее всего, не видевшая свет). Знал ли о ней кто-то? Если бы кто-то знал, она бы не осталась в тайнике. Очевидно. Зачем он её скрывал?
Виктор Ильич перевернул титульный лист.
Книга оказалась дневником… и в то же время бестселлером сентиментального романа. Ничего общего с Кошмарным Принцем. Выйди Юрий Клинов к читателю с такой книгой, и его бы сравнивали с Джеком Лондоном и Колином Маккалоу, а не с Дином Кунцом и Стивеном Кингом. Выйди он с «Сумбуром бытия» после успеха на поприще мистики, и его бы не поняли. Не приняли бы.
Он прочитал дневник запоем, опять соскользнув во времени, и теперь, оглушенный, переваривал свалившуюся на него информацию. Она меняла всё. Да, Юрий Клинов, как никто, умел скрывать личную жизнь, и он, смотритель его музея, оказывается действительно ничегошеньки толком не знал о нём! Сколько тайн может храниться в одной человеческой душе?
Виктор Ильич отложил дневник. День вот-вот зарождался. А он прободрствовал очередную ночь. Виктор Ильич, позёвывая, поплёлся в свою квартирку.
Там растянулся на тахте.
…Сквозь сон в сознание пробилась паническая мысль. Он вздрогнул, повернулся и грохнулся с тахты на пол. Сердце едва не взорвалось от неожиданности, тело сковало ужасом, а мозг семафорил одно: что же он наделал?!
Он заполз обратно на тахту, пытаясь прийти в себя и понять, что же его так напугало. От сна остались клочья, но что-то важное, важное про тайник, что-то связанное с тайником туманом стелилось на грани воспоминания. Нужно было подумать, вспомнить. Виктор Ильич нервно тёр виски, пока откуда-то из глубины сознания не выполз вопрос: а почему тайник сохранился по сию пору?
«Лампочка Ильича» вспыхнула почти сразу же.
Потому что тайник был закрыт взору проклятой магией бузинового стола, а не стало чернокнижника и магия пошла на убыль, теряла силу. И теперь неизвестно, сколько магии осталось, хватит ли её на борьбу с Дивом и что произойдёт, если он, доморощенный смотритель музея, будет писать, но слова не достигнут цели, слова останутся лишь закорючками, выведенными на бумаге стальной ручкой «Waterman»? Сможет ли Егорка победить Дива? Эффективна ли будет помощь Чудина, Маленького принца Ильи, хорта? Насколько реален мир Егорки без рукописи романа «Сони едут до конечной»?
Виктор Ильич был ошарашен и напуган. Он поспешил прогнать кошмарные мысли, отвлечься, чем-то
едой
себя занять…
Впервые за долгое время он почувствовал голод, сильный голод, и не знал, как воспринять симптом. Сон и голод — две вещи, от которых его избавил на период написания романа бузиновый стол (не считая боли от артрита, которую он — тьфу-тьфу! — пока не ощущал). Он поспал, а теперь захотел есть… Господи, главное не впадать в панику! Нужно отвлечься. Как? Телевизор! Он целую вечность не включал телевизор.
Но прежде надо унять голод.
Виктор Ильич устроил себе настоящий праздник живота. Благо, тому способствовало наличие нескоропортящихся продуктов. Молоко, кефир, конечно, прокисли, хлеб обзавёлся сине-зелёными пятнами плесени с отталкивающим запашком; вскрытая банка черничного конфитюра взяла пример с хлеба; а лимоны вовсе превратились в бурые пушистые комочки. Если бы Виктор Ильич не вспомнил о наличии лимонов в пакете, то долго бы думал, что это было. Он сгрёб жертвы плесени в помойное ведро и вынул на стол всё годное для пира. Чересчур жирный сервелат, нарезанный прозрачными дольками. Кусок (с кулак) буженины. Сыр. Маринованные опята, помидорки, болгарские огурчики. Но самое главное — ледяная бутылка коньяка!
Переместил харч на журнальный столик, который притащил из спальни. Сел поудобнее. Свинтил пробку с бутылки, налил стопку, втянул ноздрями аромат, но не стал торопиться опрокидывать. Взял пульт, включил телевизор и уж тогда, не пьянки ради, а здоровья для, выпил. Огненные ручейки принялись расслаблять нервы. Сделалось приятно. Виктор Ильич пощёлкал каналы и нашёл новости.
Где-то нашли маньяка-рецидивиста (честь им и хвала!).
Он опрокинул вторую стопку, не закусывая после первой.
Где-то кто-то поджёг траву (ай-ай-ай!).
Он хватил кусок от кулака буженины.
Чиновников попросили не воровать деньги, отпущенные на национальные нужды (чудеса в решете!).
Он опрокинул третью стопку.
На какой-то трассе средь ночи иномарка на полном ходу врезалась в невесть откуда взявшуюся на дороге корову (ужас кромешный!).
Он схрумкал пол-огурца и опрокинул очередные семьдесят граммов.
Переключил канал. От таких новостей стать алкоголиком — прямая дорога. В голове шумело, как в лесу в ветреную погоду. Надо бы налечь на еду. И Виктор Ильич налёг, глядя, как на «Культуре» жеманится Чаплин в роли Бродяжки. В груди что-то скрутило, и стало так тоскливо-тоскливо, хоть вой. Было бы, наверное, не до такого скверно, сиди рядом собутыльник, но собутыльника не наблюдалось, и Виктору Ильичу ни с того ни с сего стало вдруг безутешно жаль себя. Ослабевшее тело откинулось на тахту, взгляд следил за сохнущим над женской фотографией Бродяжкой, рука самостоятельно потянулась за бутылкой. Он не отдернул руку, вместо этого опьяневший смотритель подобрал ноги под себя, глотнул из горла коньяка, прижал бутылку к груди и, баюкая её, заплакал.
Под собственные всхлипы Виктор Ильич незаметно погрузился в сон.
И на этот раз ему приснилось стихотворение.
Плохо соображая, что к чему, Виктор Ильич вскочил с тахты, облив грудь коньяком (ну не везло этой сорочке!), насилу отыскал огрызок карандаша и записал стишок прямо на обоях.
И снова завалился спать. Уже без сновидений.
С пробуждением самочувствие было гадким, а на душе скребли кошки. В чём заключалась причина пакостного состояния, он не помнил, но помнил, что она в чём-то точно заключалась. Вспоминать и доводить себя до депрессии? Нет. С большим желанием Виктор Ильич вспомнил об обязанностях смотрителя. Стольким разрушениям успел подвергнуться музей! Трудотерапия — отличная штука от депрессий и ненужных мыслей.
