Кларенс, единственный из троих, спал, и видел сны.
Сны келонскому бродяге и воришке, а ныне лекарю и сподвижнику будущего короля, снились редко, и, в основном, не самые лучшие.
А вот сегодня ему почему-то приснились люди, много людей, некоторых из которых он и не знал вовсе, только слышал от них, и теперь вот догадался кто это.
На палубе белопарусного корабля стояли – все вместе, плечом к плечу – семеро.
Высокий темноволосый мужчина, с серебряным обручем на голове, в развевающемся по ветру черном с серебром плаще, с тяжелым танским мечом за плечами. У него было странно знакомое сероглазое лицо.
Кларенс узнал его по этим глазам – узнал отца, потому что знал сына.
Тан Ольг молча отсалютовал ему мечом и стал смотреть на волны.
Красивая женщина в праздничном красном платье, за руку ее держала маленькая девочка.
– Спасибо тебе, – сказала она. А девочка добавила:
– За Элиа.
Синеглазый паренек его лет или чуть постарше, обнимавший женщину за плечи, усмехнулся:
– Мы были бы хорошими друзьями, лекарь. Береги его. И себя.
Четвертой была девушка. Карие глаза, чистое светлое лицо с высокими скулами, длинные ресницы. Легкая улыбка.
– Ну вот и встретились, лекарь. Помнишь?
– Эллинг?
– Не вини себя ни в чем, лекарь Кларенс. Все идет своим чередом, день сменяет ночь, а смерть – лишь продолжение жизни. Отпусти свою боль, и она уйдет.
Она сказала это и отступила на шаг, выпуская вперед двух последних людей: мужчину и женщину.
Этих он знал.
Целитель из славного города Келона по имени Марк держал за руку жену и смотрел на сына.
– Мама…Отец…
Кларенс давно забыл что такое слезы – с того самого дня как отгорел погребальный костер его семьи, на котором лежали отец и мать. И сейчас, сам не замечая того, он беззвучно плакал – по лицу текли светлые чистые слезы, слезы светлой печали и грядущего обновления.
Он даже не слушал того, о чем они ему шептали, ветер доносил обрывки фраз, но не были ли они самым главным, эти обрывки…
… мы верили…мы верим…мы любили…мы любим…будь…живи… любим…
Соленый свежий ветер уносил корабль и стоящих на палубе людей все дальше и дальше, а светлое пятно перед глазами приближалось, Кларенс смахнул с ресниц последние слезы…и проснулся в отведенной ему залитой утренним солнцем комнате в королевском дворце Торинода.
На сердце было спокойно и ясно. Странный сон остался в памяти горьковатым светлым чувством, похожим (так почему-то подумал Кларенс – лекарь) на запах ландышей прохладным майским вечером.
Ландышевая настойка издавна применялась целителями для излечения сердечных болезней.
Подготовка к коронации уже шла полным ходом, когда Элиа сбежал из дворца потайным выходом, и ушел в порт.
Корабли стояли у причалов, гордо покачиваясь на волнах – от них веяло дальними странами, приключениями, путешествиями, и ему внезапно захотелось оказаться на одном из них и исчезнуть из Неара, и Торинода вообще, просто плыть по морю, ни о чем не думая, быть одним целым с парусами и штурвалом, сражаться с крепким ветром, следить за барашками пены на гребнях волн.
Рука опустилась в карман плаща и наткнулась на свернутый вчетверо лист плотной бумаги.
– А что это?
– Это… Это…песня. Ты не читай ее пока, ладно. Дождись битвы, только не обычного сражения, а настоящей битвы, и перед ней – прочти. Хорошо?
Песня, что при расставании отдал ему Рин. Песня, которую он так и не прочел. Перед сражением с Лэрионом, Элиа даже не вспомнил про нее, а теперь вот нашел.
Интересно, а какая она – настоящая битва? И дождусь ли я ее?
Уже разворачивая листок, краем глаза он отметил, что в гавань входит еще один корабль – небольшой белопарусный клипер с гордым названием, начертанным масляной краской на бортах. Корабль звался "Морской Дракон", и Элиа тотчас вспомнил Остров и Рата.
И у зрячего-то Рина почерк был отвратительный, а уж сейчас и говорить нечего – буквы прыгали по бумаге как диковинные насекомые, но Элиа твердо решил прочесть все от первого слова до последнего.
В спорах о воле, покорно сносившие плети,
Давшие всуе зарок от сумы и тюрьмы,
Знавшие золото – ныне привыкшие к меди,
Кто мы?
Ложью и лестью царившие долгие годы,
Ждущие яда, кинжала, тугой тетивы,
Но с пьедесталов шагнувшие на эшафоты,
Кто вы?
Гимнам внимавший, но веривший лишь в заклинанья,
Вечная хитрость в оправе святой простоты,
Спасший святыни от пламени и поруганья
Кто ты?
Ложь во спасенье и горе идущим по краю,
Жалость к тому, кто захлестнут петлей бытия,
Можешь спросить, но я не отвечу, не знаю,
Кто я?
Кто мы, чей мир всегда непрост?
Кто вы, ослепшие от слез?
Кто вы, сгоревшие любя?
Кто ты, забывший сам себя?
Элиа застыл в немом озарении, выпустив листок из рук и тот полетел, кружась, над причалом, а потом над водой.
Один из вас станет королем, другой будет спасать жизни людей…и лишь третий пойдет своей собственной дорогой.
Он никогда не сможет быть королем, настоящим королем – хотя бы потому что он – не король.
Кто я?
Сын конюшего замка Нарит. Книгочей и фантазер. Странник.
Странник.
Всего лишь странник. Не больше.
Но и не меньше.
Колин потерял Элиа. Нет, он знал, конечно, что юный принц сейчас где-то во дворце – куда бы он делся-то в самый день коронации – но само отсутствие парня настораживало. Он уже успел убедиться в том, что если Элиа что-то взволится, то его не переубедишь, даже и пытаться бесполезно. Младший сын Эвана был таким упрямцем, что его отцу наверняка и не снилось.
И вот сейчас, прямо в эту минуту, у Колина родилось отчетливое ощущение, что что-то будет – а уж что, так это совсем другой вопрос. Но это что-то несомненно было связано с Элиа, и всем его противоречивым характером.
Пока Ольга и Кларенса наряжали в парадные костюмы (Кларенс придирчиво осмотрел украшенный изумрудами эфес кинжала, сказал "ну, на худой конец сойдет и это", чем вызвал ухмылку со стороны странно молчаливого с самого утра Ольга), предчувствие какого-то поворота не покидало старого оружейника.
