— Эй, охотница, не гляди на меня, как на еду. Отравишься!
— А вот ты, Нимрин, и вслух заговорил! Раздышался? Раздумал идти к щурам?
Хотел ответить, что да, и не дождутся. Хватанул воздуха — резковато, не в такт — прострелило, опоясало, свело судорогой рёбра вместе с диафрагмой, только захрипел сквозь зубы. Вильяра вдвойне осторожно уложила его ровно и запела. Магия, облечённая в звуки, постепенно уняла боль до терпимой. Перед разминкой Ромига нарочно просил целительницу не глушить ему никакие ощущения, но сейчас был ей очень благодарен. «Хватит. Отдохну. Спасибо тебе».
Лежал навзничь, глядел в потолок сквозь ресницы, чувствуя себя чем-то вроде медузы на песке. Искалеченный дух, дырявая память, раненое тело. По крайней мере, последнее повреждение — заслуженная расплата за самонадеянность. И от стыда не сдохнешь, раз уже не сдох от обсидиана в сердце: Тьма не взяла. И жить-то хочется. Пустота небытия, которой он успел отхлебнуть и распробовать, задним числом страшит до озноба.
А колдунья заглядывает в глаза, гладит по лицу, по волосам. Что-то ласково мурлычет. Ей его исцеление тоже обошлось не дёшево. А он только сейчас и может, что улыбаться… И выздоравливать побыстрее! «Вильяра, я отдохнул. Продолжим.» «Уверен?» «Да.» «Нет, Нимрин! Ты боишься и спешишь. А ещё, будто наказываешь себя. Не надо так! Ты быстро поправляешься. Быстро и хорошо, я вижу, слово целительницы. Наберись терпения! Я рядом, я буду с тобой, пока вылечу тебя, пока поставлю тебя на ноги…»
Он ловит миг, когда её шершавая ладошка касается губ, и целует. Мечтает поскорее оклематься достаточно, чтобы пойти со своей колдуньей в круг. Возможно, завтра или послезавтра… «Вильяра, сколько дней ты меня лечишь?» «Ночь, день, вторая ночь идёт.» Сутки, значит. А ему в полузабытье показалось, дольше. И всё же следует прояснить один момент, пока не ткнули носом: «Нельмара… Помню, как мы с ним договаривались. Он рассчитывал на меня. Я сильно вас всех подвёл?» Вильяра отвечает спокойно, без малейшей запинки: «Хранитель знаний рассчитывал на тебя, но мудрые справляются сами. Латира говорит, так даже лучше, и я ему верю. Если ты сейчас можешь слушать стихии, убедись и успокойся. Всё хорошо, Нимрин. Всё будет хорошо.»
Ненадолго отвлечься от непорядка в собственном теле — вовне. Полночь, новолуние: Тьма в такое время закономерно сильна… Ой, нет! Тьма сегодня нарочито, неестественно сильна. Тьма сыта и довольна, словно обожравшийся хищник. Равновесие не просто восстановили — кто-то заметно качнул его в другую сторону, и это сделал, точно, не полуживой нав. Хотя ему с того хорошо: быстрее выздоровеет. Но в целом — ситуация кажется тревожной. Кажется? «Вильяра, скажи, а сама-то ты их слушаешь? Ты не замечаешь ничего странного?»
***
Нимрин бы не сказал, Вильяра не заметила! Мудрую учили каждый миг её жизни слышать воздух и воду, лёд и пламя, камень и зелень. Но что поют миру старшие, изначальные стихии — обычно не важно, слишком всеобъемлющи их голоса, слишком неизменно-размерены шаги.
Поганец Средний разбередил Свет. Волей-неволей пришлось восстанавливать равновесие, петь Великие тёмные песни. Ярче Свет — глубже Тени, таков закон. Но без постоянной привычки трудно следить за тем, что прежде не нуждалось в присмотре. Вот и прокараулила… Что? Что-то.
— Мудрый Латира, ты спишь?
— Уже нет, малая. Что случилось?
— Не знаю, старый. Тени как-то разом набрали силу.
Старик послушал, а после ругнулся щурами на десять колен, зло и замысловато, чего за ним обычно не водилось.
— Старый, что? — требовательно переспросила Вильяра.
— Хочу ошибиться… Но не знаю другого способа напитать одну стихию, не затронув остальные. Кажется, какой-то выползков выкормыш спел над алтарём-камнем песнь Повелителя Теней. Да кто ж таких недоумков в мудрые напосвящал! Чтоб его щуры наизнанку вывернули да присолили!
Вильяра невольно, совсем по-детски, расширила глаза и прижала ладони к щекам. Она слишком хорошо помнила сказки про Повелителей Теней и их зачарованных слуг: жуткие и увлекательные. Слушать — заслушаешься, а вот в жизни… Нет, после Великих песен, после поединка воли с Наритьярой Средним мудрую Вилья мало что могло напугать по-настоящему. И в тех же сказках Повелитель Теней никак не страшнее Солнечного Владыки. А самое ужасное, самое смертельное, их схватка, уже миновало Голкья: Средний мёртв. И кто бы сегодня ни зачернил лицо сажей, ни встал над древним алтарём, он не успел набрать много силы. И не успеет, мудрые быстро отыщут среди себя перевёртыша… Если только он из мудрых! А кто ещё достаточно силён и дерзок, чтобы рискнуть?
— Латира, а вдруг это Стурши?
— Мы с Нельмарой как раз говорим об этом. Погоди, малая…
***
Скундара смотрел на приятеля, сосредоточенно уплетающего мясо, и не мог отделаться от неуютной раздвоенности. Вроде бы и забавно, смеху ради, приказать Стурши что-нибудь унизительно-нелепое. В очередной раз убедиться в своей власти над колдуном, который даже Великому Безымянному кланялся из уважения и приязни, а не с перепугу, как все остальные. Отныне и навсегда дерзкий Стурши — подвластная Скундаре, покорная Тень. Сила недопосвящённого очень пригодилась Скундаре в круге, где молодой мудрый, обмирая от страха, спел свою первую Великую песнь. Но спел же! Смог! Значит, дело того стоило! А справился бы он сам, без изуверского обряда? Теперь уже никогда не узнаешь, и это досадно. Ещё нет-нет, а подташнивает от тупого, не рассуждающего послушания Стурши. Кажется, лучше бы лихой дружок просто околел на алтаре, пополнив стаю бессловесных пещерных Теней. Вот зачем было призывать его обратно? Альдира… Да провались этот Альдира к щурам сам собой! Ничего он не заметит, а заметит — так молодого, неопытного соседа заподозрит в запретной ворожбе последним. Может, отвести Тень обратно и развоплотить? Вроде бы, для этого достаточно простого приказа…
Стурши резко вскинул голову, поймал взгляд мудрого, и ярко-синие глаза плеснули чернотой.
— Не изгоняй меня, о Повелитель, я тебе пригожусь! — кривая ухмылка-оскал, упрямый напор в голосе. Так похоже на прежнего, живого Стурши, и вопреки всем предостережениям, Скундару это радует. А Тень продолжает говорить. — Если ты раздумал убивать Альдиру до смерти — давай, не будем. Тебе же хватит, чтобы твой матёрый сосед просто на несколько дней застрял в круге? Следы развеются, и никто ничего про тебя не узнает. Правда?
— Я же приказал тебе всё забыть!
— Что забыть? — Стурши вскинул брови. — Забыть, что ты — мой хозяин и повелитель?
Скундара опешил от такой наглости зачарованного, но тут же взял себя в руки и быстро ответил:
— Нет! Обряд забыть!
Стурши рассмеялся, будто славной шутке.
— Я не помню никакого обряда и вспоминать не хочу. Я служу тебе всем, что у меня есть, о мой Повелитель. Я помню, что раньше было иначе, и не знаю, почему стало так. Но мне всё равно. Мне нравится, как сейчас. Так что же с Альдирой? Убивать? Не убивать? Чего ты хочешь?
Вопрос вопросов! Сундаре показалось, его мысли и желания засновали туда-сюда, будто кричавки над падалью. Но мудрого всё-таки учили собираться. Он подумал и велел почти уверено:
— Путь Альдира застрянет в круге… Да, пусть он там хорошенько застрянет. Пусть это случится поскорее. И пусть он догадается, что это устроил ты, Стурши, но не поймёт, что ты теперь — тень! Никто, кроме меня и тебя, не должен знать о твоей новой природе. Ты понял меня?
— Да, я буду хранить нашу тайну, о мудрый Скундара. Ну, что, я пошёл?
— Иди. Если что-то помешает тебе исполнить мой приказ, шли мне зов в любое время дня и ночи.
— Надеюсь, если понадобишься, ты будешь не в круге, — фыркнул Стурши, без спросу пряча в мешок недогрызенный кусок мяса. — До встречи, Скундара, Повелитель Теней… Вот же нас с тобою угораздило! Обхохочешься!
Стурши исчез, как умел, мгновенно, но смех его ещё метался эхом по тайному убежищу Скундары. Мудрый недовольно тряхнул головой и вытащил из поясного кармана жертвенный нож. Погрел в ладонях полулунное лезвие, провёл пальцем по острию и, как всегда, удивился, порезавшись. На вид, грубоватая поделка из чёрного сланца казалась безнадёжно тупой. Она и не резала ничего, кроме живой плоти, да не чьей попало, а лишь разумных: Скундара проверял. Ещё весной нашёл древний улу на речной отмели, зачем-то подобрал, таскал с собой, заботливо поил своей кровью, никому не показывал…
