Изольда отвернулась. Что-то ей в моей сказке не понравилось, или какая-то другая, более важная мысль пришла ей в голову, зато Ольвин слушал более чем внимательно. Нолли смотрела на него.
— Вы, конечно, слышали, что белая тигрица — существо особое.
— Выдуманное, — добавил Ольвин, и тон его мне не понравился. "Эрих Второй умер сам…!" Опять ты врешь…
— Конечно, — сказал я, — кто же спорит? Конечно, выдуманное, это же сказка, правда, Нолли?
— Он еще не то придумает, — усмехнулась Нолли, и я понял, что за белую тигрицу мне от нее влетит.
— Так вот, эта белая тигрица повелевает всеми животными, птицами и деревьями, — пояснил я, подумал, вспомнил кое-что и добавил, — и камнями, пожалуй, тоже. Она — царица леса. Существует поверье, что если человек напьется ее крови, он станет всемогущим.
— А он станет тигром или человеком?
— Тигром. А может, человеком. Не знаю. Это же еще никому не удавалось.
— А что твой граф? — спросил Ольвин.
— Решил, что всё это выдумки. Через неделю все уже забыли об этом. Но вот однажды произошел совершенно невероятный случай. Граф решил устроить пикник. На поляне, прямо перед замком. Развели костры, расстелили скатерти, наелись, напились и стали распевать песни. Смеркалось…
Надо сказать, что у графа был придворный музыкант, которого Бог голосом не обидел. Он был не так уж пьян. Звезды горели ярко, ели качали лапами, а с берез тихо облетали желтые листья. Ему вдруг надоело петь пошлые песенки преимущественно о том, как жены изменяют своим мужьям, а мужья — женам, и он запел в полный голос что-то совсем другое, мелодичное и печальное, как будто он один был в лесу. И лес застыл, и все замолчали, и кто-то ощутил свое ничтожество, кто-то пожалел о совершенных ошибках, а кто-то просто разозлился: "Не лезь в душу!"
Граф хотел веселиться. Он лежал на шкуре убитого медведя, одной рукой подпирая голову, другой — наливая себе из бутылки вино. Рука дрожала, вино лилось на шкуру. "Лучше выпей и спой про соседскую собаку! Как там?.." Тут он заметил, что все с вытянутыми лицами смотрят в одну сторону. Он неловко повернулся, расплескал кружку, выронил бутылку… На пригорке в синих сумерках, в отблесках костра сидел немыслимой красоты зверь, большая белая кошка с горящими зелеными глазами, она высоко по-королевски держала голову и обвивала себя хвостом.
Долго никто не мог даже пошевелиться. Она была восхитительна! Только когда она в три прыжка скрылась в чаще леса, граф понял, что он осел. Надо было стрелять! Стрелять, а не таращиться на нее как на привидение! Удача была так близко! Зверь сам вышел из леса прямо к замку, ничего не испугался: ни людей, ни ядовитых стрел!
*******************************************************
*******************************
Что же там было дальше? Ничего-то я как следует не помню! Нет, почему же… Могу вспомнить, если захочу. Потом они все переругались, потом поняли, что надо устроить ей ловушку. Тигрица пришла на голос — придет и еще. Надо посадить музыканта, дать ему в руки лютню, сесть в засаде, а главное — лишних свидетелей убрать, а то всем не хватит. Их будет только трое: граф, барон Оорл и еще один отвратительный тип с алмазной серьгой в ухе. Нарцисс — так он себя называл. Но о нем как-нибудь после…
Господа всё решили. Я понимал, что со мной никто считаться не собирается, но что-то же я значил в этой истории! В конце концов, она же ко мне приходила, как они этого не могли понять? Андорма я уже ненавидел, Нарцисса — еще нет, а барон Оорл своим мрачным видом внушал только страх и никакой симпатии. Меньше всего мне хотелось угождать этой самодовольной троице.
Я почти не спал в ту ночь, я не мог смириться с мыслью, что она придет на мой голос, такая гордая, такая прекрасная и загадочная, и они ее убьют. Пощадила же она меня тогда, на Орлиных камнях, так неужели же я допущу, чтобы она из-за меня погибла!
Когда рассвело, я спрыгнул с балкона и направился в лес, я надеялся, что тигрица сама меня найдет, причем раньше, чем я заблужусь окончательно. Осень тогда только начиналась, трава желтела пучками, а листва — прядями. Однообразный зеленый лес зажегся всеми красками, красота его дозрела и настоялась, подошла к самому своему пику перед увяданием. Было сухо, было тихо, было еще почти темно. Я шел, загребая ногами яркие листья с коричневыми подпалинами и желтую хвою, и на душе было зябко. Я злился, волновался, пинал носком ботинка круглые сосновые шишки и оборачивался на любой шорох. Ну, где же ты? Где?! Я тебя не боюсь! Ты где-то здесь, я знаю! Ну, появись, пожалуйста! Я только тебя предупрежу, и всё! Мне же ничего больше не нужно!
Я дошел до Сонного озера. Над озером стоял утренний туман, на берегу лежал плоский серый камень, гладкий как постамент, рядом — поваленная сосна корнями к лесу, ветками в воду, еще зеленая. Я сел на нее, уже прикидывая, как мне объяснить свое отсутствие Андорму. Хотелось есть. Хотелось сидеть в тишине и смотреть на водную гладь. И уж никак не хотелось — возвращаться. Потом из кустов напротив вспорхнули перепуганные птицы, сердце моё оборвалось. На берег вышла она. Пришла.
Я встал, потом снова сел, искал слова.
— Не приходи больше на мой голос. Тебя убьют. И вообще не подходи больше к замку, мало ли что…
Она села совсем рядом, в двух шагах, и смотрела своими кошачьими глазами, наклоняя голову то вправо, то влево. Изучала меня, не иначе.
— Что ты смотришь? Не такой уж я вкусный. Одни кости.
Тигрица облизнулась, очень кокетливо облизнулась и оскалила свои белые клыкастые зубки.
— Не надо, — сказал я, — не пугай меня. Я и так знаю, что не самый смелый из людей…. Иди лучше, я тебя поглажу. Ты же кошка?
На этот раз мне показалось, что она усмехается, зеленые глаза ее смеялись. Хорош же я! Со страху предложил этой царице лесов кошачью ласку, еще бы сказал: "Кис-кис!" Она не кошка, она тигрица. Зверь, дикий лесной зверь.
— Ладно, красавица, мне пора в замок, скоро хозяин проснется. Но смотри, я тебя предупредил.
Я встал. Она отпрыгнула в сторону, ударила хвостом о землю и мощными прыжками скрылась в зарослях орешника. По дороге назад меня просто трясло от волнения, и я никак не мог осознать, во что же это я впутался.
Нарцисс стоял по пояс раздетый и умывался из ручья. Он был молод и красив по-женски утонченно. Я еще не понял тогда, чего в нем больше, надменности или детской восторженности. До вчерашнего вечера я для него не существовал. Теперь он сам меня окликнул.
— Полей-ка мне на спину.
Я черпал пригоршнями прохладную воду и поливал его узкую спину, вода стекала по загорелой шее на его длинные черные кудри. Мне даже показалось, что я женщину поливаю.
