— Вот и я говорю! — ударил я кружкой об стол, и та разлетелась на мелкие куски. Хорошо, хоть пива там уже не было.
Фагр вздрогнул, замолчал, оцепенев от страха. В комнату вбежали трое хускарлов с оружием. Иринарх встряхнулся, жестом выпроводил их и снова заулыбался, но как-то уже нарочито, через силу.
— Уважаемый Кай и любезный Леофсун! Я рад бы проговорить с вами до самого вечера, да что там вечера, хоть до следующего утра, но боюсь, что мое любопытство отвлекает вас от более важных дел. От великой радости я забылся и не спросил, какое же дело вас привело в мой скромный дом. Я не смею надеяться, что Кай, сын Эрлинга, заглянул ко мне только ради приятной беседы.
У Иринарха было лишь два недостатка: он чудно выговаривал слова, и потому я не всегда понимал его речь, а еще он так лихо заворачивал, что я порой забывал, с чего он начал и к чему пришел.
— Так… Что за дело, говоришь? — хмуря лоб, сообразил я. — И впрямь, есть одно дело. Я хочу купить раба. Безрунного, — уточнил я на всякий случай. — Чтоб он понимал и нордскую, и живичскую речь. И чтоб мог угадывать слова, которые не говорят, а рисуют.
— Если я правильно понял тебя, мой друг Кай, нужен грамотный толмач. А читать он должен уметь чью речь?
— Что значит, чью? Ту, что на пырга… на коже царапают или на бересте. Всякую.
— Письмена — они ведь тоже разные бывают. Есть живичские письмена, а есть сарапские. У нас, фагров, совсем иное письмо, хоть и сходное с живичами.
— А есть такой, чтобы всякое письмо знал? — воодушевился я.
— Такого ты, друг Кай, только если в Гульборге сыщешь. Но у меня есть подходящий раб. Только он еще и на языке Годрланда говорит, и немного разумеет сарапский. Всего четыре разных говора.
Как же я удачно заглянул к этому фаргу! Уверен, Иринарх не станет заламывать плату своему другу. А, может, и вовсе подарит! Только как лучше поступить? Все же сунуть ему серебряный браслет взамен или отдариться оружием?
— Как бы ни хотелось подарить тебе такого раба, я отдал за него немало серебра, сам учил его живичской речи, и если не взять хотя бы малой платы, так хоть иди и помирай с голоду. Потому прошу не гневаться на мою бедность и жадность…
Ну, может, марки две запросит. А в Велигороде раб все пять стоит.
—… всего двадцать марок.
Сколько? Я наверно ослышался. Или друг Иринарх перепутал слова.
— Подожди-ка. Сколько стоит твой раб?
— Стоит-то он не меньше сорока марок, но я готов уступить полцены и отдать всего за двадцать. Как от сердца его отрываю! Столько зим кормил его, поил, учил, да он мне почти как сын. Но я же вижу, что ты его не обидишь, будешь кормить и одевать, заботиться ничуть не хуже. Да и он несомненно порадуется столь великолепному хозяину! Кто бы ни хотел повидать другие земли и…
Мне снова продают дохлого медведя?
— Да мне плевать, чему он там порадуется! — взревел я. — Плевать, чего хочет раб! Но ты, друг Иринарх, просишь за жалкого раба целых двадцать марок серебра! Он что, жрет землю и срёт золотом?
Фагр сжался, но уступать не собирался.
— Это не жалкий раб, а особый! Кто еще говорит на четырех языках? Куда бы ты не поехал, везде сможешь вести беседы! Такой раб принесет немало золота любому хозяину!
— Я золото не за разговоры получаю! А за убийство тварей и особо жадных людей!
— А вот был бы у тебя такой раб в Раудборге, ты бы растолковал живичам, что достоин не порицания, а щедрой платы!
Я встал, взбешенный донельзя.
— Ладно, друг Иринарх. Благодарю за угощение и за беседу, но лучше пойдем мы отсюда, чтобы ненароком не нарушить обычай гостеприимства.
— Только ради тебя я готов уступить. Что скажешь о цене в девятнадцать марок? Он говорит на четырех языках! Полмира можно обойти с таким рабом!
Я только фыркал в ответ. Иринарх сбавил цену до пятнадцати марок, но и это было чересчур дорого. Будто родного сына продает, чернявая морда!
Уже стоя на пороге, я вспомнил кое-что и остановился.
— Уж не передумал ли друг Кай? — заискивающе спросил фагр. — Последняя цена — четырнадцать с половиной марок. Ниже никак не могу.
— Скажи-ка мне, Иринарх, а правда, что в Годрланде есть жрецы и лекари, которые могут исцелить любую хворь?
Фагр вздернул было густые брови, но тут же ответил:
— Истинно так. В Гульборг приходят мудрецы со всего света, и нет такой болезни, с которой они бы не сладили. Кроме того, несколько зим назад в Гульборг приехал великий мудрец из далекой страны Бхарата, а все знают, что нет на свете никого мудрее, чем жители той страны. Прости, не ведаю, как на Северных островах называют те земли, но я знаю ваш язык не так хорошо. А вот мой раб…
— И что, прямо всё-всё могут исцелить?
Иринарх подошел ко мне поближе и шепотом сказал:
— Я слышал, что они могут даже воскрешать мертвых.
— Такой умелец и у меня есть, — скривился я. — А смогут ли те мудрецы, к примеру, превратить измененного обратно в человека?
— Говорят, что в Бхарата живет мудрец по имени Пурасатва, который шагнул за двадцатую руну, и его оделил даром не Фомрир и не Скирир, а Мамир, бог мудрости. Всю жизнь тот мудрец старается проникнуть в замысел богов, понять, как и почему человек становится тварью и нельзя ли повернуть это вспять. А мудрец в Гульборге когда-то учился у Пурасатвы! Кто, если не он, ответит на твои вопросы? А мой раб поможет поговорить с ним.
— Мне не нужны Бездновы ответы. Может он исцелить измененного или нет?
Рысь кашлянул. И я опомнился.
— Путь в Годрланд далек и опасен. Я не хочу плыть до южного моря несколько месяцев и лишь там узнать, что мой добрый друг Иринарх из Града-на-Альвати солгал о мудрецах и лекарях. Я ведь вернусь и спрошу у Иринарха, почему тот посмеялся на Каем Безумцем. И спрашивать буду долго, медленно, пока не узнаю всё до последнего словечка!
Фагр побледнел, схватился за грудь и захрипел. Рысь с силой ударил меня локтем, и только тогда я понял, что давлю силой хельта на трехрунного.
— Хорошо-хорошо, я скажу, — продышавшись, пролепетал Иринарх. — Не знаю, умеет ли мудрец из Бхарата исцелять измененных, но к его словам прислушивается сам конунг Годрланда! И даже сарапский конунг звал того мудреца к себе во дворец.
— Уж не Набианор ли?
— Истинно так. Мой друг Кай слышал о нем? Значит, понимает, сколь велики знания того мудреца? Если он не сумеет, то никто в Альфарики, Годрланде и Ардуаноре не справится. И вот удивительно, мой раб умеет говорить на языках всех этих земель. Всего за четырнадцать марок…
Мы с Леофсуном с пустыми руками поплелись обратно к пристани. Рысь-то шел бодро, а я уже не знал, как бы так вывернуть ногу, чтоб было не так больно. Бездновы сапоги словно сожрали носки, стерли кожу, раздавили мясо и уже подобрались к костям.
Пройдя несколько домов, я увидел паренька моих зим в привычных нордских башмаках, которые не ломали пальцы на ногах и не выдавливали косточки.
— Эй ты! — крикнул я ему. — Давай поменяемся. Я тебе эти красивые сапоги, а ты мне — свою обувку.
Он даже не глянул на мои ноги, а удивленно уставился на наши лица.
Рысь пихнул меня.
— Ты чего? Он же живич, он не понимает, что ты говоришь!
— Нет, я понимаю! — возразил парень. — Я норд. А вы купцы из Северных островов?
Леофсун рассмеялся:
— И часто ты видел купцов-хельтов?
А мне было не до смеха. Еще немного, и я все же опозорюсь, сдеру клятые сапоги и пойду босиком.
— Значит, вы хирдманы? А, — парень замялся, — вам не нужны люди в хирд?
Я посмотрел на него внимательнее. Карл. Одна руна. Зачем он такой нужен?
— Или не хирдманом, а так, слугой или… — с каждым словом он говорил всё тише и тише.
— Так сапоги возьмешь?
Парень развязал кожаные ремешки и протянул мне обувь. С каким удовольствием я стянул бездновы сапоги и надел привычные башмаки! Это чувство сравнимо разве что с Фомрировой благодатью.
— Эй, а ты по-живичски говорить умеешь? — вдруг спросил у него Рысь.
