Красимир вспыхнул, но ответил сдержанно:
— Моя мать не рабыня, а жена моего отца. И не надорвусь. Вингсвейтары не хотят тебя сторожить, а больше некому.
Купец гневно отвернулся. Лучшие воины Жирных полегли в том лесу, а другие раскиданы по городам и весям, по ладьям и лавкам. Пока их еще соберешь, пока довезешь до Велигорода…
Воевода хмыкнул и вышел из палаты.
Как же все-таки удачно подвернулась эта мрежница! Иначе сколько бы еще пришлось ждать Красимиру, прежде чем взять весь город под себя?
Раздобрели велигородские купцы, размякли, не захотели своих воинов снаряжать да на чудищах натаскивать, по болотам рыскать да в вонючие деревушки заглядывать, разбойников по лесам выискивать и дань из смердов вытрясать. Забыли купчишки, что люд того боится и уважает, кто его палкой бьет, а не того, кто за столом брюхо отращивает.
Недаром Красимир несколько лет, ни себя, ни дружину не жалея, ездил по обширным велигородским землям, вычищал дороги и реки от лихих людей, дикие племена в руку вводил, а кто упирался, у тех убивал всех мужей, а баб и детей в полон уводил и продавал. Так кого нынче уважают и боятся? Его, Красимира!
Уже рукой подать до князя Велигородского. Теперь, когда Жирные под стражей сидят, нужно созвать вече, поведать о жуткой бойне в лесу, застращать купцов ордой вылюди. Тогда мелкие купчишки, что уже прикормлены Красимиром, заведут речь, что нельзя в столь темное время полагаться на вече: пока все соберутся, пока поговорят, пока всё обсудят, чудища уже полгорода сожрут. Потому надо бы на время, всего лишь до зимы, самое большее — до весны, поставить над городом мужа опытного, умного и решительного, что умеет воевать. Например, Красимира.
Вот тогда воевода послушает, как запоет его братец Здебор!
Да, Холмград богат, и стать во его главе — мечта каждого! Но разве Велигородский стол хуже? Земли тут обширнее, людей едва ли не больше, к тому же именно через Велигород идет торговля с севером и западом. А еще Красимир сам, без наследства отца и помощи его дружины, добился… почти добился княжеского звания!
Когда Здебор выгонял брата по отцу из Холмграда, когда вышвыривал мать Красимира в одном летнике на мороз и срывал с нее плат, будто она немужняя, когда смеялся над Красимиром, думал ли он, что Красимир займет велигородский стол?
Теперь воевода лишь об одном просил матушку Мастораву: только бы Здебор не помер ненароком. Пусть он проживет еще лет пять, пусть увидит войско Красимира под стенами Холмграда, пусть проклянет тот день, когда сел на отцово место!
Еще один эпилог
Он не спал. Он так давно не спал.
Стоило закрыть глаза и погрузиться в вязкую пучину сна, как тварь внутри начинала шевелиться. Он чувствовал ее тяжелое дыхание на затылке, слышал приглушенное рычание, ощущал ее голод.
Устал бояться.
Устал держать себя в узде.
Устал отгораживаться от мира.
Голод ворочался постоянно, требовал крови, мяса и силы. Особенно силы!
Уступи! Отступи! Закрой глаза! Усни! Отвернись ненадолго. И мы станем сильнее, станем самыми сильными. Разве мы не этого хотели? Разве не ради силы мы стали хирдманами?
Вкус каши пресен, в нем нет жизни. В нем нет смерти!
Он ел нехотя, дышал нехотя, говорил нехотя. Убить бы себя! Перерезать горло или вонзить нож в ребра. Но нельзя! Тварь слишком близко. Она так близко, что может вырваться не только от новой руны или боевого ража, но и из-за боли.
Пока тварь сидит в клетке, которую выстроил Живодер на его теле, но прутья уже треснули.
Он не хотел… Он поддался сну, убаюканный плеском волн. А рядом появился сгусток страха, страха искреннего, животного, не сдерживаемого ни стыдом, ни волей. И тварь вырвалась, подмяла его под себя, отбросила как жеваную тряпку и убила. Хвала богам, всего лишь медведя.
Сила еле заметными каплями прошла по его телу и утекла в тварь. Он замер тогда, оглушенный, растерянный, еле соображающий в сонной дымке. И вдруг тонкие нити обхватили безднову мерзость, опутали, потащили назад, и чей-то голос позвал его, пробуждая ото сна. Жрец!
Он вернулся в тело и увидел окровавленные руки, почувствовал кровь на языке и увидел мальчишку. Того самого мальчишку, которого взял в хирд из-за прихоти. И теперь мальчишка не учинял невесть что, а закрывал собой беды, сотворенные другими. Беды, которые принес он.
Страх, вина, злость на самого себя. Они встряхнули его на время. Разум, почти заблудившийся в тумане из-за нехватки сна, встрепенулся. И на какое-то время он сумел стать собой, вылезти из тьмы.
Ненадолго.
Как же хочется лечь и заснуть! Заснуть, забыв о ворочающейся твари, о долге перед хирдманами, о своем посмертии. Просто спать. Без снов. Без мыслей. Без чувств.
Как становятся измененными? Успевают ли несчастные понять, что с ними происходит? Эрн понимал и держался, пока не отомстил за своего ярла.
А чего ждать ему? Ради чего он терпит это безумие? Верит ли он, что мальчишка сумеет изгнать тварь?
Еще немного. Пусть мальчишка повзрослеет. Пусть съест свое первое сердце. Пусть станет хельтом. И вот тогда… тогда он потребует с мальчишки плату. Свою смерть. Он уже отдал ему хирд, отдал корабль, знания, опыт. Осталось отдать последнее — жизнь. Она вольется благодатью в его тело и поможет идти дальше.
Бегство. Долгое ожидание в лесу.
Мальчишка снова что-то задумал, снова куда-то побежал.
Он уже не понимал, что происходит. Жрец то и дело пронизывал его тело нитями и острыми царапающими словами, но это почти не помогало.
Он ведь слышал чужаков. Он чуял их страх, их гнев, их нетерпение. Но ничего не сказал, не предупредил.
Боль!
Внезапная.
Его отшвырнуло прямо в тягучую маслянистую трясину. Он успел вынырнуть лишь на мгновение, чтобы удержать тварь и направить ее на чужаков. А потом трясина поглотила его целиком. Он медленно погружался всё глубже и глубже, и с каждым вздохом боль становилась слабее, звуки — тише, запахи — площе. А вокруг была только черная живая тьма.
Его тело металось, как никогда прежде, кости трещали и стонали мышцы, но его это больше не трогало. Он уходил вниз. Он тонул.
Теперь можно закрыть глаза и погрузиться в самый глубокий сон. Теперь можно забыть обо всем: о корабле с птичьей головой, о неугомонном мальчишке со Скирировым даром, о хирдманах, что перешли под его руку. Можно спать вечно.
Буммм!
Легкий удар едва всколыхнул трясину и вырвал его из столь желанного сна. Мелкая рябь прошла поверху и исчезла.
Нет. Он не хотел. Не хотел обратно. Только не снова.
Буммм!
Еще удар.
Волна потревожила его тело. Не надо! Пусть останется как есть.
Буммм!
Удары тяжелели, вздымали густые плотные волны, но вязли в трясине, не расплескивая ее.
Безумец! Тебя даже нет рядом! Ты сказал, что убьешь, но вместо этого колотишь без толку. Как можно побить трясину? Как победить Бездну?
Уступи! Отступи!
Он же уступил…
Буммм!
Новый удар сумел рассечь жижу. Та расступилась, и взамен пришла боль. Острая, режущая, нетерпимая. Пришли звуки. Крики ярости, стоны умирающих, хрипы. Пришли запахи. Кровь, моча, хвоя. Пришли цвета. Красный, красный, красный, красный…
Слишком много. Слишком больно.
Снова.
Он свернулся, закрыл глаза, заткнул уши. Он бы и не дышал, если бы мог.
А внутри ворочалась тварь. Довольная, пожирневшая, но всё еще голодная. Клетка рассыпалась мелкими осколками, оставив пустые шрамы на его теле. И теперь больше ничто не отделяет ее от его тела.
Только не снова!
Почему она ушла? Почему? Почему не рвется наружу? Почему не рвет людей?
— Альрик! Это я, Кай!
Это ты! Снова ты! Зачем? Убей! Убей меня! Я не хочу… не хочу больше стоять между ней и тобой. Больше не могу…
— Клянусь… клянусь, это в последний раз. Больше вытаскивать не буду, убью своими руками.
Ты поклялся. А ты держишь слово. Значит, я не буду сражаться. Теперь ты будешь сражаться вместо меня.
