другое место, но нет. Это мои слезы.
Папа не хотел бы такой жизни. Он бы не хотел, чтобы я так рисковала.
Баффи знала, когда ей приходилось кого-то терять, что у нее нет другого выбора.
Возможно, у меня есть выбор, но он не самый удачный. В худшем случае я умру. В лучшем случае стану вампиром, и папа станет вампиром, и мы будем жить вечно, борясь с желанием отнимать жизни, пытаясь сохранить нашу человечность, пока все эмоции будут постепенно умирать внутри. Никто никогда не был более человечным, чем папа. Он слишком хорош для этого.
– Нет, – бормочу я. Почему мое тело так обмякло? Я уже почти всем весом навалилась на дверь спиной.
Картер мычит что-то невнятное в ответ, но не двигается с места.
– Нет, – говорю я громче, поднимаю руки и толкаю Картера в грудь. Его клыки натягивают кожу шеи, но он не останавливается.
Клянусь, я ощущаю, что его губы растянуты в улыбке.
Картер озвучил только два возможных исхода: вампир или мертвец. Он не говорил, что я могу отступить.
Из груди рвутся рыдания. Я позволяю горю затопить меня, а затем ноги подкашиваются, когда я, наконец, отпускаю надежду и принимаю свою судьбу.
Для Картера это становится неожиданностью, и поскольку он не держал меня, я падаю, и его клыки отрываются от моей шеи. Я валюсь на землю, как пустой мешок.
Картер проводит тыльной стороной ладони по губам, глядя на меня сверху вниз.
– Об этом мы не договаривались.
Зажав одной рукой влажный горячий поток жизни, вытекающей из меня, пальцами другой руки я впиваюсь в одну из трещин тротуара и пытаюсь выбраться из-под тени Картера. Он присаживается на корточки и наблюдает, как я отползаю. Мои конечности словно жидкие и состоят из сплошного горя, но я заставляю себя продолжать ползти.
– Ты только что нарушила наше соглашение, – сообщает он. Непринужденная беззаботность в его голосе лишь побуждает меня еще быстрее уползать. – Хочешь знать, что бы я выбрал? Хочешь знать, жила бы ты вечно или умерла? Не то чтобы теперь это имело значение…
Я слишком ослабела. Подползаю к грубой стене монастыря и сажусь, прислонившись к ней и подтянув ноги к груди. Мне удалось отползти от Картера всего на метр. Этого совсем недостаточно. Зрение затуманивается.
Картер ползет ко мне на четвереньках, как персонаж из фильма ужасов.
Он и есть фильм ужасов.
Я брыкаюсь, и его рука обхватывает мою лодыжку. Я ощущаю, как пальцы Картера сжимают меня, но почти не чувствую давления.
– Хочешь знать, что я выбрал? – снова спрашивает он, потому что это его игра. Мое отчаяние – его награда.
– Я выбираю жизнь. – Мой голос звучит тверже, чем я ожидала.
– Я так не думаю, дорогая. – Картер отпускает мою лодыжку. Ему не нужно удерживать меня, я никуда не денусь. Но мне это и не нужно.
Я слышу голоса. Людей пока не видно, но их голоса звучат достаточно близко, чтобы помощь подоспела вовремя.
Поэтому я издаю душераздирающий крик, достойный фильма о вампирах.
Глаза Картера расширяются. Он качает головой, глядя на меня, как будто я очень непослушный ребенок, который заслуживает наказания за свои проступки. Он кусает свою руку и растирает кровь вокруг раны на моей шее. А потом исчезает.
Встревоженные лица проступают передо мной сквозь туман. Я достаю телефон и указываю на номер Генри.
Пойдем. У нас осталось не так много времени до захода солнца.
Метка вампира
Я сижу в самолете. Я мало что помню до того, как попала сюда. Хотя я помню, как Генри плакал.
А еще он много ругался. Часть ругательств была адресована мне. Часть – ему самому.
Нам не достались соседние места, но Генри постоянно выходит в туалет, и я уверена, что, проходя мимо, он проверяет, все ли со мной в порядке.
По крайней мере, теперь он верит в вампиров. Я не сказала, что Картер укусил и его. Не уверена, что нужно обрушивать на него эту правду, если можно сохранить ее в секрете. Возможно, я ошибаюсь, но приняла такое решение. Интересно, почему Картер не забрал и мою память в те последние мгновения? Держу пари, он хотел, чтобы я жила с этими воспоминаниями, чтобы они преследовали меня. Я не допущу этого.
По крайней мере, он вылечил мою шею. Когда я вернулась к Генри и вытерла кровь с нее, там не оказалось ничего, никаких следов на том месте, где клыки Картера разорвали мою кожу. Люди, которые помогли мне, предположили, что я напилась, порезала руку и нечаянно дотронулась до шеи. Когда Джеральд впервые появился на публике, все удивлялись, почему в больницы никогда не поступали жертвы нападений вампиров. Теперь все стало понятно. Я не поехала в больницу, хотя Генри хотел меня туда отправить. Не было доказательств. Кроме того, я хотела поскорее вернуться к папе, а не тратить впустую оставшееся у нас время.
Весь полет я просматриваю всевозможные форумы с обсуждениями о вампирах и оставляю там предупреждения о Картере и монастыре, но потом возвращаюсь и удаляю свои сообщения. Не хочу, чтобы еще больше отчаявшихся людей искали его, как это сделала я.
Весь полет я также снова привыкаю к чувствам. Я могу испытывать и другие эмоции, помимо печали, и она не станет меньше, но это нормально. Во мне не осталось чувства вины. Я попыталась. Иногда принятие – это единственный выбор.
Затем самолет приземляется.
И мой телефон светится от множества пропущенных звонков от мамы и сестры.
Влажная, синяя печаль подхватывает меня, увлекает в море и топит в нем, так что я хватаю ртом воздух и пытаюсь унять дрожь в пальцах, а другие пассажиры смотрят, как Генри забирает у меня телефон.
У отчаяния есть свое успокоение.
Дракула Брэма Стокера
Он не мертв. Папа почти мертв, но он не мертв.
Еще нет.
Вот что такое семья. Это люди, среди которых ты рождаешься, и люди, среди которых ты стремишься быть, когда становится трудно.
Древние
Папа спит, когда мы возвращаемся домой. Генри предлагает посидеть со мной, но семья нуждается во мне больше, чем я в нем.
Я сталкиваюсь с Джессикой в коридоре, и когда пытаюсь обойти ее, она преграждает мне дорогу. Я смотрю на шлепанцы, которые сестра почти никогда
