— Ваше величество?
Я ответил с надлежащей надменностью в голосе:
— Король не водит лично армии, но может вести отряд. А здесь будет именно отряд лучших из лучших. Вы согласны, что лучшие — это вы?
Они неуверенно заулыбались, все еще чувствуя себя малость не в себе, оставив в шалашах все оружие, включая ножи для разрезки мяса.
Норберт поднял голову, небо еще голубое, но ощутимо синеет, скоро на западе появится багровое зарево.
— Ваше величество…
— Выдвигайтесь, — разрешил я. — Я догоню вас. Попрощаюсь с… теми, кто остается.
Он кивнул, сказал словно бы невзначай:
— Да-да, может быть, все мы видимся в последний раз. Граф Альбрехт и Боудеррия уже попрощались со всеми в лагере и поехали в Тоуды. Заодно выгонят последних крестьян.
Я спросил после неловкой паузы:
— Они… тоже напросились?
— Естественно, — ответил он с подчеркнутым удивлением. — Боудеррия — женщина, а это значит, кем угодно прикинется, а граф Альбрехт от вас набрался всяких хитростей.
— Боудеррия, — уточнил я, — своих головорезов взяла?
— Да, — ответил он, — но я проследил, все оставили оружие. Морган и Келлер даже обыскали на всякий случай. Их оружие вон там, отдельно.
Я оглянулся.
— Да-а, хорошая кучка. На целую армию.
Подошел сэр Кенговейн, очень живописный в крестьянских одеждах, которые напялил на себе в три ряда, процедил сквозь зубы с мрачной яростью:
— Держитесь, твари… Теперь заплатите за сэра Вле-геда и сэра Радекса…
Барон Келляве сказал строго:
— На моих глазах погибла сотня доблестных рыцарей, так что все мы за что-то да мстим.
Они оглянулись, зачуяв мое приближение, я кивнул издали.
— Вольно-вольно. В любом случае мы весьма не оставим на переданной нам Господом в управление и во владение земле ни одного иностранного филиго-на. Кто с мечом к нам, тот от меча и. Кто без меча… да какая нам разница? Лорд Робер?
— Готов, — ответил Робер суровым голосом. — Отряд уже.
— Гранаты?
— У каждого по две. Все собрали, что маги успели сделать.
— Ого, — сказал я, — не слишком? Не одни рветесь в бой.
Он пояснил с одобрением:
— Вы наладили, ваше величество! Наладили. Не знаю, что вы за политик, но управлять умеете. Я бы вас поставил надзирать даже за каменоломней.
— Почему именно каменоломней?
— Там труднее всего, — заверил он. — Приходилось, знаю.
— Кандалы не натирали? — спросил я сочувствующе. — То-то у вас лицо.
— Что, — спросил он с недоверием, — заметно?.. Я никому не рассказывал! Было такое, выкуп не внесли вовремя, вот и отправили камень ломать. Три месяца там пробыл.
— Слабых на камень не пошлют, — утешил я. — Значит, вы настоящий лев! Или бык. В общем, что-то рыкающее и грозное.
Из хижины неподалеку вышел отец Дитрих в сопровождении молодого монаха. Тот почтительно поддерживает его под локоть, но, как я увидел с жалостью, и страхует, чтобы великий инквизитор и прелат не запнулся по дороге.
Я сказал громко:
— К нам вторглись хищные животные!.. У них есть язык, как есть он у всех тварей, но у них нет Бога, нет веры, нет высоких идеалов, а что мы без идеалов? У них нет понятия святости, а что мы без святости, без молитвы?.. Потому должны и просто обязаны без всякой жалости и угрызений совести уничтожить это зло.
Сигизмунд вытащил меч, приложился губами к лезвию и воскликнул пламенно:
— Мы это сделаем во имя Христа!
Я покосился в сторону слушающего нас отца Дитриха, сказал так же громко и уверенно:
— Во имя Господа. Аминь.
— Аминь, — повторили за мной воины на разные голоса.
Отец Дитрих приблизился, я поцеловал ему руку, он сказал полувопросительно:
— Последний и решающий?
— Да, отец Дитрих, — ответил я. — Разумеется, с мыслью и Его именем на устах!.. Вообще, отец Дитрих, по моему мнению, человек стал человеком в тот момент, когда подумал о Боге! Когда впервые задумался не о том, как вот щас выйдет из пещеры и добудет семье толстого мамонта на обед, а о том, что будет, когда умрет. Не может же вот так просто исчезнуть? Значит, после смерти куда-то переходит, в какую-то другую жизнь?
Он смотрел на меня пристально.
— Продолжай, сын мой.
— Этот момент, — сказал я убежденно, — и есть превращение животного в человека. А так называемый разум, умение говорить, считать… это все умеют и животные. Любая курица умеет считать свои яйца, проверено на опытах, а волчья стая насчитывает четыреста слов в употреблении.
Он кивнул, повернулся к отборной группе и сказал пламенно и громко:
— Все, кто падет в этой величайшей из битв, попадет в рай!.. Так бейтесь же доблестно! Это сражение, которое церковь одобряет и приветствует!..
— Аминь, — сказал я. — Все, братья, по коням!
Барон Келляве явился в шатер по моему вызову довольно быстро, а по тому, как запыхался и едва выговаривал слова, можно понять, бежал с другого конца лагеря.
Я указал на лавку по ту сторону стола.
— Присядьте, барон. Вот вино, промочите горло.
Он ответил хриплым голосом:
— Ваше величество… Это такая честь… я бесконечно признателен…
— Пейте, — подбодрил я, — прекрасное вино. Вас в десантную группу я не зачислил только потому, что для вас предусмотрено задание намного более. Ввиду его особой важности и предельной секретности миссии я не говорил раньше, только намекнул, а щас самое время.
Он охнул, порозовел, как ребенок, проговорил, запинаясь:
— Ваше величество?
— Задача трудная, — сказал я, — но и доблестная. И от вас зависит, быть дальше роду человеческому или не быть.
Он напрягся, проговорил осевшим голосом:
— Ваше величество? Разве не вы, как древний герой, идете в их логово? И ведете за собой лучших из лучших?
— Ваша задача еще значительнее, — заверил я.
Он смотрел с вопросом в очень серьезных глазах, дыхание уже выровнялось, а голос прозвучал, как зов боевого рога:
— Ваше величество?
— Вы остаетесь, — объяснил я, — в полной готовности наблюдать за крепостью, упавшей со звезд. Как только филигоны в ночи погонят новую партию пленных… Нет, не нас. Нас они должны загнать без помех, закрыть за нами ворота, затем отправиться искать новых.
Он сказал торопливо:
— Я должен напасть на врага и освободить пленных?
Я покачал головой.
— Ни в коем случае! Вы должны дать им возможность открыть ворота в Маркусе для новой партии пленных! Понимаете? Именно в этот момент и нападете!.. Когда ворота открыты.
