Ознакомительная версия.
В дверях появилась маленькая седая женщина в белом халате, и Юлька удивилась, увидев ее руку, держащую дверь открытой. Огромная рука. Совершенно не подходящая для такого миниатюрного тела.
– Кто с Егором приехал? – громко спросила женщина, оглядывая коридор.
Михалыч вскочил.
– Это мы, мы с Егором…
Женщина кивнула, и подошла поближе.
– Позвоночник цел. Это главное, – спокойно начала она, как будто говорила о разбитой чашке, а не о живом человеке, – грудная клетка раздавлена, ребра легкие проткнули, поэтому состояние критическое. Обе ключицы сломаны, на одной открытый перелом. И левая лопатка. На спине рваные раны, до костей. Его сейчас готовят к операции. Операция предстоит долгая, поэтому можете не ждать.
– Да нет уж, – сказал Михалыч, – мы подождем. Только не прогоняйте.
Она кивнула, как будто другого и не ждала, и хотела уйти, но потом повернулась к Юльке:
– Тебя Юлей зовут?
Юлька кивнула, сглотнув слюну.
– Егор просил тебе передать, – женщина залезла в карман и протянула Юльке пластмассовую фигурку.
Юлька протянула обе руки, сложив ладони лодочкой, как будто собиралась принять хрупкую драгоценность. Врач осторожно вложила игрушку ей в ладони и ласково погладила по голове.
На зеленой траве медвежонок обнимал синеглазую девочку с темными локонами и розовыми щеками.
И Юлька разревелась. Совершенно неприлично, как маленькая. Она кричала и билась в руках Михалыча, пытаясь вырваться из его крепких объятий, и болтала ногами, когда он поднял ее на руки и посадил к себе на колени.
– Он мне… – вскрикивала она, – он меня…
И не могла выговорить больше ни слова. Егор купил ей игрушку, он хотел подарить ее до того, как она увидела, что он превращается в медведя. Может быть, она бы никогда и не узнала, что он тоже умеет превращаться в медведя. И тогда эта игрушка была бы просто забавной, милой вещицей. Для нее. И она бы никогда не угадала, что он хотел ей этим сказать. Он хотел подарить ей игрушку – эта мысль опять и опять поднимала из груди новые потоки слез. Он хотел подарить ее сам, Юлька отлично представляла, как бы он это сделал. Он сказал бы ей «Смотри», и улыбнулся. Она бы ничего не поняла, но это все равно было бы здорово. А вместо этого… Он же не может говорить, как он просил об этом врача? Неужели для него это было настолько важно? Ребра легкие проткнули… Как это страшно. Да этого просто не может быть, это сейчас закончится, это просто плохой, страшный сон. Почему же это никак не кончается?
Юлька рыдала в голос, и люди, сидящие в коридоре оглядывались на нее с неодобрением. Пока из какого-то кабинета не вышла медсестра и не влила ей в рот мензурку с чем-то успокоительным. Юлька поперхнулась. Но сам по себе глоток уже успокаивает, и она перестала кричать, уткнувшись в могучую грудь Михалыча. Михалыч поглаживал ее по голове и шептал что-то ласковое. Пока она не затихла минут через пять.
Берендей просыпался медленно и тяжело. Долго не понимал, кто он такой, что происходит, и где он находится. Он чувствовал, что дышит еле-еле, осторожно и поверхностно. Но при этом ему вполне хватало воздуха – он вовсе не задыхался. Боль успокоилась, притаилась до его первого движения, готовая зажать в тиски, как медвежьи лапы.
Медвежьи лапы… Память возвращалась постепенно и нехотя. Берендей ехал встречать Юльку. Юленьку… Он вез ее на мотоцикле домой. И потом она стояла на пороге его комнаты, смущенная, растерянная и счастливая…
Нет. Не стояла. Это ему приснилось. И он так и не сказал ей того, чего хотел. Он так долго подбирал слова, чтобы это сказать. И, наконец, слова нашлись. Всего три. Может быть, кто-нибудь когда-то и говорил их девушке, но Берендею казалось, что он будет первым, кто произнесет их вслух. Но не произнес.
Как жаль…
Почему? Почему он так и не сказал ей ничего, почему не доехал до дома?
Память обрушила на него воспоминание внезапно, придавив к кровати всей своей тяжестью. Заклятый. Хруст костей и кровь в горле. И боль, настолько невыносимая, что кроме нее ничего в мире больше не существует.
Он обернулся, когда на него смотрели люди, много людей. И Юлька. Он сам разрушил все. Она теперь не захочет общаться с ним. Как она будет доверять тому, кто в любою секунду может превратиться в медведя? А он не посмеет приблизиться к ней. Он хотел подарить ей совсем другое волшебство. И разве теперь важно, что станет с ним самим, если рядом не будет Юльки?
Все равно было страшно. Что его ждет завтра? Послезавтра? Через неделю? Только боль, которая притаилась и выскочит из укрытия, когда он шевельнется. И Юлька не придет, чтобы прикоснуться пальцами к его щеке.
Он отпустил Заклятого, но не чувствовал ни вины, ни сожаления. Пусть его идет. Заклятый больше не хозяин в его лесу. По крайней мере, он доказал себе, что может если не победить его, то хотя бы без страха выйти ему навстречу. И лес, его собственный лес, снова станет для него домом. Он может не стыдиться перед отцом, он сделал то, что должен был сделать. Это ни сколько не утешило его, но придало сил. У него будет долгая жизнь, и, чтобы не случилось, надо жить. Разве не был он счастлив, когда был хозяином леса? Разве для счастья ему требовалось что-то еще?
Берендей приоткрыл глаза. Было темно. Над ним нависал белый потолок, освещенный с одного угла. Он покосился в сторону. В углу горела лампа. И там кто-то спал. Наверное, женщина. Ее сонное сопение иногда прерывалось тихим шепотом – ей снились хорошие сны.
А с другой стороны на стуле сидел Михалыч, и держал его за руку.
– Проснулся? – шепотом спросил он.
Берендей хотел ответить, но Михалыч приложил палец к губам.
– Меня выгонят сразу, если ты начнешь говорить. У тебя тут капельница, кислород. Вдруг чего сломается?
Берендей улыбнулся.
– Ну вот, – зашептал Михалыч, – значит живой.
Михалыч помолчал.
– Хороший ты парень, Егорка. Мы, знаешь, все договорились, кто там на остановке стоял, что никому про тебя не расскажем. Ну, сплетни, конечно, пойдут. Ну да как без сплетен. Мы тебе самых хороших лекарств купим, нам докторша и список дала. А еще мы тебе собаку решили подарить.
Берендей хотел возразить, но Михалыч его остановил:
– Знаю-знаю. Сам будешь щенка выбирать. Но мы тебе такой помет найдем, все охотники обзавидуются.
Берендей хотел спросить про Юльку, но побоялся. Что ему сможет ответить Михалыч?
А Михалыч помолчал еще немного и добавил:
– Я-то про тебя думал, что ты Илье Иванычу приемный сын. Я же один знал, верней, догадывался, сколько ему лет. Я еще до войны его видел. И помнил. Он думал, если уехал на двадцать лет, так никто и не вспомнит про него? А я вот помнил. Это если ему не меньше пятидесяти было перед войной, то через семьдесят лет сколько получается? То-то… И что медведем он оборачивается, я знал. Видел однажды. Но я никому не говорил, ты не бойся. Это ж тайна, я понимаю. Но я думал, ты не можешь. Ну если ему сто лет было, когда он тебя привел, да не младенца, а большого карапуза… Думали, усыновил мальчика… А ты оказывается, родная ему кровь, берендеева.
Ознакомительная версия.
