— Молодцы, — одобрил я, — время не теряете, выполняете завет Господа. Но теперь другие песни, так что выметывайтесь обратно в общий коровник. Это помещение для благородных, не знали?
Они уставились в темноту, повернув головы на голос. Один из мужчин приподнялся на локте, лохматый, крупный, налитый звериной мужской силой.
— Здесь нет благородных, — пробасил он.
— Уверен? — спросил я.
Он скривился, я шагнул вперед и с размаха саданул ногой в лицо. Он со всхлипом завалился на спину.
Я поинтересовался:
— Теперь как?
Он кое-как поднялся на четвереньки.
— Так бы и сказали сразу…
— Быстрее, — велел я. — И куртизанок забери. Граф, чуть-чуть левее, там голые женщины… Ну вот, зачем я сказал про женщин!.. А вот теперь верной дорогой идете, товарищ Гуммельсберг… Только не сбейте с ног Тамплиера.
— Его собьешь, — проворчал Альбрехт, — проще сам Маркус сдвинуть. Ваше величество?
— Тихо, — сказал я. — Здесь своего рода альков. Можете пощупать стены, они такие же альковные. Пусть в трюме, но все равно альков, мы же благородные люди? Просто просторнее дворцовых! Не для парочки, а для… группы. Человек сто поместится точно. А то и сто пятьдесят. Нет-нет, никаких оргий, что это вы заулыбались? Сперва дело, оргии потом. В старости. Располагайтесь по рангу, остальные побудут как бы охранным кольцом у входа.
— Полукольцом, — сказал Альбрехт, — если я верно понял.
— Полукольцом, — согласился я. — Вы быстро все схватываете, граф… Нет, с сегодняшнего дня… герцог Гуммельсберг!
— Благодарю, — буркнул он, — но плохая примета, и вы это знаете. Перед битвой повысить в титуле… это призвать гибель.
— Это поощрение, — пояснил я, — чтобы награжденный испытал прилив энтузиазма и дрался аки рев рыкающий. Да, бывает, из-за прилива не рассчитывают свои силы, лезут… и погибают. Но вы не такой, ваша светлость, знаю.
— Ну, спасибо…
Я сказал бодро:
— В общем, устраивайтесь пока на ощупь, а я разживусь полезной информацией.
Отойдя к стене, я прижался к ней и представил отчетливо, что прохожу насквозь, вот сейчас мое тело погружается в это твердое, что уже не твердое, вот уже чувствую эти странные волны, что идут сквозь мое тело, это я прохожу сквозь туман стены, вот уже возникает ощущение, что впереди пустота, а это значит, плотная материя стена заканчивается, а дальше неплотная субстанция воздуха…
Я открыл глаза все в той же позе и на том месте, прильнув к стене, как пластырь к коже. Никогда еще не прикасался к настолько плотному материалу, чувствую, немыслимо плотному, мороз по коже от одной лишь мысли прощупать и понять. Это немыслимо и такого быть не может, по крайней мере здесь, а не в недрах нейтронных звезд, где нейтроны прижаты один к другому вплотную без всяких зазоров.
Как хорошо ходить сквозь каменные стены, мелькнула мысль, там один атом от другого висит чуть ли не на милю…
За спиной Кенговейн спросил настороженно:
— Ваше величество, вам плохо?
Я огрызнулся:
— С чего это вдруг?
— Сопите как-то странно…
— Все-то вы обо мне знаете, — сказал я с укором. — Монарх должен быть харизматичным и непознанным, как летающий объект вроде Маркуса. Занимайтесь своим делом, сэр Кенговейн.
Из трюма иногда доносится сдержанный плач, стоны, тяжелые вздохи, но в целом люди, привыкшие к трудностям, уже просто покорно ждут решения своей участи.
Хорошо, прошептал я мстительно, тогда попробуем другой вариант… Отойдя подальше от своих, никто не видит, выбрал свободное место, зал огромнейший, присел на корточки. Сердце колотится часто-часто, сейчас это во благо, метаболизм ускорится, закрыл глаза и начал представлять себе, как мое тело становится огромным, тяжелым, покрывается массивными броневыми плитами…
Особенно тщательно представлял себе неуязвимость, пусть буду неповоротлив, но если весь в непробиваемой броне, то что мне филигоны, буду давить, как тараканов…
Сосредотачивался долго, иногда начинало получаться, ощущал перемены в теле, где-то жар, где-то тяжесть, однако все еще я, наконец начало приходить горькое понимание, в которое верить не хочется, что здесь в Маркусе я уже вне законов нашего мира. Стены из непонятной материи, экранирование абсолютное, так что…
Я хлопнул себя по лбу. Ну конечно же, глупо надеяться, что смогу поглощать для своего перестроенного тела эту звездную материю так же легко, как землю или песок! Нужно постараться обойтись своими ресурсами…
Уже повеселев, я снова зажмурился, сосредоточился, быстро и привычно представил, как мое тело меняется, но сам я такой же красавец, только уже красавец птеродактиль, мускулистое тело, могучие крылья, спина в плотной чешуе, ничем не просечь, а кожа на брюхе выдержит удар стального болта из арбалета…
Некоторое время напрягался, уже отказываясь поверить, что и в птеродактиля перекинуться тоже не получится. Маркус упорно блокирует такие попытки, в нем свой мир, чужие законы не принимает…
Из зала доносится приглушенный гул голосов, вскоре я уловил звук приближающихся шагов. Повернулся, в мою сторону идет, слепо выставив руки, Альбрехт.
— Если вы ко мне, герцог, — сказал я церемонно, — то чуть правее. Хотя для вас привычно левее, сэр Альбрехт. Что-то хотели сказать, ваша светлость?
Он сказал тихонько:
— Простите, ваше величество, но вроде бы не время уединяться для возвышенных молитв и беседы с Господом. Думаю, сейчас ему более угодны быстрые и решительные.
— Вы абсолютно правы, — ответил я, тщательно убирая из голоса горечь. — Возвращаемся к лордам, начинаем вторую часть операции.
— Мы уже начали, — ответил он, я ощутил в его сдержанном голосе упрек. — Спешно пропитываем рубашки горючими смесями… Даже первые. Вы очень мудро велели всем надеть как минимум по второй рубашке!.. Как же ругались те, кто надел пять, а потом пришлось бежать! Хорошо хоть не по солнцепеку…
На обратном пути в этой тьме я разглядел в ближайшем к нашему алькове несколько человек на коленях, все склонили головы, с ними священник.
Прислушавшись, я услышал, как все шепотом повторяют за священником слова молитвы.
Стараясь не наступать на ноги, я подошел ближе и остановился за спинами. Несколько мужчин сидят рядом с молящимися, разговаривают грубо, перемежая речь бранными словами.
Я спросил одного тихонько:
— Сколько вы здесь?
Он повернул голову, хотя и понятно, что не увидит, но рефлекс заставляет поворачиваться к тому, с кем разговариваешь. Губы искривились в злой усмешке.
— Благородный? Теперь и ты хлебнешь горя.
