признать.
– Сделай это, – спокойно сказал Хьюго. – Я хочу услышать тебя.
Он не знал, когда и как дело дошло до того, что он ни в чем не мог отказать Хьюго.
И он закричал что было сил.
И вложил в этот крик все, что мучило его. Слова родителей о том, что он позорит их. Умирающую мать, отца, стоявшего рядом, но казавшегося незнакомцем. Когда он сам скончался два года спустя, Уоллес не уронил ни единой слезы – сказал себе, что уже достаточно наплакался из-за них.
И Наоми. Он любил ее. Действительно любил. Этого было недостаточно, и она не заслуживала того, во что он превратился. Он вспомнил их последние хорошие дни, когда он почти убедил себя в том, что все у них наладилось. Это было глупо с его стороны. Предвестие конца было уже ощутимо, просто они игнорировали его сколько могли в надежде, что никакой это не конец. Они поехали на побережье, вдвоем, чтобы на пару дней спрятаться от мира. Они держались за руки по дороге туда, и, казалось, что все почти как прежде. Они смеялись. Они подпевали радио. Он взял напрокат автомобиль с откидывающимся верхом, и ветер трепал им волосы, а сверху на них лился солнечный свет. Они не говорили ни о работе, ни о детях, ни о деньгах, ни о своих ссорах. Глубоко внутри он понимал, что это их последний шанс.
Этого оказалось недостаточно.
Им удалось не ссориться один-единственный день. Раны, которые, как он считал, затянулись, снова открылись и закровоточили.
Обратно они ехали в молчании, ее руки были вызывающе сложены на груди. Он проигнорировал слезу, бежавшую по ее щеке из-под солнечных очков.
Неделю спустя она вручила ему бумаги на развод. Он не стал возражать. Так оно было проще. Ей будет лучше без него. Они оба хотели этого.
Он утонул, не успев осознать, что очутился под водой.
И вот здесь, теперь, он кричал во всю мощь своих легких. Слезы щипали ему глаза, и он почти убедил себя, что причиной тому стало крайнее напряжение всех его сил. Из его рта летела слюна. Горло болело.
Когда он больше не мог кричать, то спрятал лицо в ладонях, его плечи тряслись.
Хьюго сказал:
– Это жизнь, Уоллес. Даже если ты мертв, это все равно жизнь. Ты существуешь. Ты реален. Ты сильный и смелый, и я счастлив, что знаком с тобой. А теперь расскажи мне о том, что случилось с Аланом. Расскажи все. Без утайки.
И Уоллес рассказал ему обо всем.
* * *
Третьей стадией горя был торг, и он тоже имел место в первый вечер.
Только торговался не Уоллес.
Торговался Хьюго.
Он орал, требуя, чтобы Руководитель объявился и объяснил, что, черт побери, он имел в виду. Мэй молчала. Она ни слова не сказала с тех пор, как Хьюго рассказал ей и Нельсону о разговоре Уоллеса с Руководителем. Нельсон так и застыл с отвисшей челюстью, крепко вцепившись в трость.
– Я зову тебя, – вопил Хьюго, расхаживая по чайной лавке с глазами, поднятыми к потолку. – Мне нужно с тобой поговорить. Я знаю, что ты здесь. Ты всегда здесь. Ты должен выполнить мою просьбу. Я никогда ни о чем тебя не просил, но прошу сейчас быть здесь. Я выслушаю тебя. Клянусь, выслушаю.
Аполлон ходил за ним, как привязанный, взад-вперед, взад-вперед и чутко прислушивался ко все более яростным выкрикам своего хозяина.
Уоллес пытался остановить Хьюго, пытался сказать ему, что все хорошо, все о'кей, что он всегда знал, что дело этим и кончится.
– Это не навсегда, – заверял он. – Ты знаешь это. Ты сам мне это говорил. Это остановка, Хьюго. Остановка на пути.
Но Хьюго не слушал его.
– Руководитель! – кричал он. – Иди сюда.
Руководитель не пришел.
Когда часы показали полночь, Мэй убедила Хьюго, что ему необходимо поспать. Он отчаянно спорил с ней, но наконец согласился.
– Я разберусь с этим завтра, – сказал он Уоллесу. – Что-нибудь придумаю. Не знаю что, но придумаю. Ты никуда не пойдешь, пока сам не захочешь.
Уоллес кивнул:
– Иди спать. Тебе рано вставать.
Хьюго покачал головой. Что-то бормоча себе под нос, он взошел по лестнице, Аполлон следовал за ним.
Мэй подождала, пока дверь за ними не захлопнулась, и повернулась к Уоллесу.
– Он сделает все, что в его силах, – тихо сказала она.
– Знаю, – ответил Уоллес. – Но не знаю, стоит ли ему делать это.
Она сощурила глаза:
– Что?
Он вздохнул и отвел взгляд:
– У него есть работа. Нет ничего важнее ее. Он не может бросить ее из-за меня.
– Он ничего не бросает, – резко сказала она. – Он борется за то, чтобы дать тебе время, чтобы ты мог сделать свой собственный выбор, когда будешь готов к этому. Разве ты не понимаешь?
– Это имеет значение?
– И что, черт побери, это означает?
– Я мертв. И этого нельзя отменить. Река течет только в одном направлении.
– Но…
– Все идет так, как должно идти. Вы все учили меня этому. Поначалу я не слушал вас, но в конце концов научился. И мне стало лучше. Разве суть не в этом?
Она шмыгнула носом:
– О, Уоллес. Теперь суть не только в этом.
– Может быть. Может, если бы все было иначе, мы бы… Он не смог договорить. – У меня еще есть время. И лучшее, что я могу сделать, так это использовать его на полную катушку.
Вскоре Мэй тоже пошла спать.
Часы тикали, тикали, тикали и отсчитывали секунды, минуты и часы.
Нельсон сказал:
– Я рад, что ты с нами.
Уоллес дернул головой:
– Что?
Нельсон печально улыбнулся:
– Когда ты только появился здесь, я решил, что ты просто очередной гость. Что ты побудешь здесь какое-то время, а потом увидишь свет. – Он хохотнул. – Прости мне это выражение. Клише, знаю. Я решил, что Хьюго сделает положенное ему, и ты отправишься дальше без шума и суеты, хотя ты твердо намеревался не делать этого; что ты поведешь себя, как и все остальные гости.
– Я такой и есть.
– Возможно, – допустил Нельсон. – Но это не обесценивает того, что ты сделал, находясь здесь. Того, как ты работал над собой. – Он зашаркал к Уоллесу, прислонив трость к столику, на который тот облокачивался. Уоллес не стал отстраняться, когда Нельсон потянулся к нему и взял его лицо в ладони. Его руки были теплыми. – Ты должен гордиться тем, что совершил, Уоллес. Ты заслужил это.
– Мне страшно, – прошептал Уоллес. – Мне бы очень этого не хотелось, но мне страшно.
– Знаю. Мне тоже. Но пока мы вместе, можем
