оборачиваются на звук не торопясь, сберегая силы для боя.
Появившемуся Оресту ехать бы верхом на великолепном, благородном скакуне. Но с великолепными, благородными скакунами на западных островах туго, поэтому он едет верхом на осле. Этот, надо отдать ему должное, один из самых достойных и с относительно приятным характером, в отличие от прочих его собратьев. Животное наслаждается почесыванием ушей и умиленным вниманием со стороны женщин из армии Приены, которые, хоть и готовы, если придется, разрубить любого захватчика с головы до паха любым видом оружия, питают несомненную слабость к любому пушистому, мягкому созданию с влажными глазами и малейшими признаками дружелюбия, попавшемуся на их пути.
Итак, шесть вооруженных спартанцев замерли посреди улицы, в конце ее – сын Агамемнона на осле.
Орест бледен, худ, истощен, но все же умудряется держаться на спине спотыкающейся животины с поистине царским величием. Афина выравнивает его посадку, помогает чуть выше поднять подбородок. Я ерошу его волосы, теплым прикосновением оживляю его желтоватую кожу. Артемида весело болтает с его скакуном на языке зверей и, похоже, намного больше интересуется животным, а не человеком.
По крайней мере, в результате Никострат колеблется, когда узнает своего царственного родича, возможно, ощущая касание божественной силы, сопровождающее царя. Затем появляется остальная свита Ореста, и меч Никострата дрожит.
Сначала – Электра и Пенелопа, которые постарались привести себя в подобие порядка, вычесав листья и ветки из волос и вычистив большую часть грязи из-под ногтей. Затем – Пилад, Ясон и прекрасный Кенамон, в полном вооружении, которые сопровождают тележку с пятью спартанцами на ней, связанными по рукам и ногам, раздетыми до набедренных повязок – я пользуюсь моментом, наслаждаясь открывшимся зрелищем, – а за ними, в повозке побольше, груда блестящей бронзы, покрытой кровавыми пятнами. Женщины потратили некоторое время на то, чтобы поживописнее разместить нагрудники и наручи их поверженных врагов, различными способами стараясь сложить аккуратную кучку. В конце концов они бросили это дело и просто свалили броню на тюки сена, чтобы одновременно придать объема горе трофейного доспеха и обеспечить общую устойчивость конструкции.
Именно с этой повозкой приходят все остальные женщины. Приена идет во главе, с мечом в одной руке и кинжалом – в другой, собранная, готовая с головой погрузиться в любимое занятие – убийство греков. Теодора шагает рядом с ней, держа стрелу на тетиве, а позади – женщины этой армии, почти пятьдесят воительниц, с дротиками, луками, топорами и копьями. К ним присоединяется все больше и больше женщин, движущихся с другого конца улицы, стекающихся из переулков, скатывающихся с крыш, окружая Никострата и его охрану. Никто из них не пытался привести себя в порядок, как царицы. Их туники все еще в пятнах спартанской крови; встрепанные гривы волос обрамляют выпачканные грязью лица; зубы оскалены в волчьих усмешках. Они собираются в молчании, заключая сына Менелая в кольцо из нацеленных стрел и окровавленных лезвий, и ждут приказа.
Орест останавливается на расстоянии двух копий от Никострата. Сползает со спины осла, поддержанный Пиладом в процессе, выпрямляется и отходит от Пилада, чтобы стоять на собственных ногах. Он покачивается, тяжело дыша и едва не падая. Но тем более впечатляюще то, что ему это удается. На одной лишь силе воли – и, возможно, с маленькой помощью богов – сын Агамемнона меряет взглядом сына Менелая, оглядывает толпу вооруженных женщин и снова смотрит на спартанцев.
И говорит:
– Кузен, я так рад видеть тебя здесь. Как приятно знать, что дядюшка настолько заботится о моем благополучии, что отправил любимого сына проведать меня.
Никострат не сдается этой ночью.
Сдаться – тем более женщинам – это ужасный позор, невыносимый.
Вместо этого, и именно так обстоят дела, ему предлагают насладиться своеобразным итакийским гостеприимством.
– Твой отец потратил так много сил, приглядывая за мной, – заявляет Орест голосом, хриплым от напряжения, которое его тело пока не готово выносить. – Для меня честь – отплатить за любезность. Ну же, тебе не нужно больше сгибаться под весом брони и носить этот тяжелый меч. Позволь этим добрым женщинам помочь тебе с ними.
Орест – владыка Микен, ближайшего и надежнейшего союзника Спарты.
Сын Агамемнона, царь царей.
Было бы ужасной грубостью отказаться от его гостеприимства.
А ночью – пир.
Это настоящий пир, непривычный для Пенелопы.
Женщины из ее армии собираются на вилле, которую спартанцы использовали как базу, они пьют, едят, готовят все вместе на кострах и поют. Не те песни, что сочиняют поэты, бородатые мужи, купленные царями-богатеями, а песни женщин. Фривольные баллады и скорбные саги, древние любовные песни и озорные куплеты о тонконогих парнях. Орестов осел каким-то образом оказывается на почетном месте, в центре двора, украшенный цветами и обласканный снующими туда-сюда детьми. Теодора хватает за руку Автоною, и, не успевает никто и слова сказать, как они собирают хоровод из пляшущих дам с ножами на бедрах, и те со смехом принимаются кружиться вокруг костров. Эос развивает бурную деятельность на кухне виллы, вскрикивая от отчаяния при виде очередного беспорядка, пока наконец Урания не усаживает ее со словами, что все, похоже, прекрасно справляются с собственным пропитанием и, возможно, Эос тоже стоит взять выходной.
Люди Никострата – оставшиеся в живых – сидят связанные в кладовой, и мыши кусают их за пальцы, а собаки стерегут дверь. Самого Никострата любезно препроводили в комнату, где он может отдохнуть, принесли к его дверям еду, обращаясь с ним с величайшим вниманием и почтением, как и подобает заботливым хозяевам относиться к почетным гостям.
– Дорогой кузен, ты что-то бледен, – обрывает Электра, стоит ему попытаться возразить. – Наверное, тебе будет лучше прилечь.
Орест сидит в компании Пилада чуть в стороне от танцев и шума. Почувствовав усталость, он говорит об этом, наклонившись к Пенелопе и шепнув:
– Думаю, мне пора отдохнуть. Набраться сил перед предстоящим.
В этом видны слабость, уязвимость, бессилие. Позорно быть слабым; недостойно мужа устать от того, что произошло.
Но есть в этом и сила. Истина, доверие, признание реальности. Со временем реальность побеждает все остальное.
Электра прячется в тени, провожает взглядом отправившегося отдыхать брата, слушает музыку, ковыряется в своей тарелке, но в конце концов занимает пустующее место рядом с Пенелопой.
Некоторое время они смотрят на танцующих, погрузившись в громкий гул веселых голосов. Приену выталкивают вперед и просят: пой, пой, пой! Она не знает ни одной песни греков. Ее песни – о восточных равнинах, бескрайних степях и женщинах, скачущих во весь опор, наслаждающихся ветром в волосах. Она думает, что стоило бы спеть о Пентесилее, своей прекрасной павшей царице, и с удивлением понимает, что вот она, эта песня, уже рвется с губ, ее тайная, искалеченная мелодия, которая снова жаждет быть услышанной. И это отлично завершило бы вечер – не жестокими призывами, а печальными раздумьями над другой стороной медали, над тем, что армию женщин объединяет общая потеря, что победа бессмысленна и мимолетна. Приена думает, что солдатам важно петь песни о павших, укреплять сердца перед страхом смерти, учиться скорбеть, горевать.
Затем смотрит на лица перемазанных в грязи женщин и решает: не сегодня.
И вместо этого заводит песню о восточных кострах и богине-прародительнице, учит женщин вплетать свои голоса в общий хор, заставляя непослушные губы проговаривать чужеземные слова. Женщинам Трои эта песня далась бы легче и мелодия показалась бы знакомой. Но они мертвы, хоть их музыка все еще живет.
Электра с Пенелопой еще какое-то время сидят рядом, слушая, как женщины подпевают своему капитану, затем Электра говорит:
– Орест отправил Пилада на переговоры с моим дядей. – Пенелопа тут же в ужасе выпрямляется, и с ее лица разом пропадают все краски. Но Электра, покачав головой, быстро продолжает: – Не сейчас. Прежде. Еще до всего этого. Когда мы были в Микенах, почти сразу после своей коронации. Мой брат был обручен с Гермионой, дочерью Менелая, с младенчества. Они должны были пожениться, но, вернувшись из Трои, Менелай пообещал руку дочери сыну Ахиллеса. Это было величайшее неуважение, даже
