Миша? Хочет танцевать? Да еще какой-то огненный латинский танец? Как-то мы с ним танцевали, на вечеринке, в первые дни знакомства. Это было больше похоже на тихое и упорное утаптывание ковра в обнимку.
Бондин только усмехнулся, поглядел на нас и продолжил потягивать чай из расписанной зелеными цветами чашки.
— Нет, я… кхм… устала, — ответила я, прижимая ладонь к столу и перекрещивая ноги, будто и не рвалась танцевать минуту назад.
— Хорошо, — обиженно сказал Миша.
— А я бы потанцевала, — заявила Мелисса, появляясь из гостиной.
Миша направился к ней, взял ее под руку, и они вышли.
Прямо дежавю какое-то. Не хватало только, чтобы она его во второй раз увезла — теперь на какой-нибудь другой край земли. Я покосилась в сторону гостиной. Но бороться за Мишу желания не возникало. А может, даже хорошо будет, если она его и правда еще разочек увезет. Рука моя снова забила в такт музыке — теперь из гостиной доносилось что-то вроде диско.
Бондин улыбнулся во весь рот:
— Фирменные торты мадам Бабы-Яги.
— Что? — не поняла я.
— Нижний слой располагает к танцам. — В глазах его плясали смешливые искорки.
Я покосилась на торт:
— А средний?
— К песням. — Он встал, подошел к торту, поднял ножом одну розочку со среднего слоя, взял ее пальцами и съел. А потом вдруг… запел довольно мелодично: — Сердце краса-авиц склонно к изме-ене…
— Он голос дает, что ли? — не поверила я.
— Нет, — сказал Бондин, — просто петь хочется.
— Почему же в магической реальности не видно, что там какие-то зелья?
— Да они очень слабого действия и едва светятся, — сказал Бондин. — Серебряное магическое сияние мира их перекрывает. И к тому же они разрешенные. У Бабы-Яги на все ее зелья есть лицензии.
Интересно, сколько зелий за эти два дня — да нет! за сегодня! — я уже попробовала? Что ж, продолжим знакомство. Я подошла к торту и аккуратно взяла со второго этажа кремовую завитушку. Повертела, понюхала — ничего такого. Слизнула — сладко и обыкновенно, белковый крем с ягодно-ликерным привкусом. Кажется, малиновым… Как там в песне пелось: «По малину в сад пойдем, в сад пойдем…». Вторую строчку «и малины наберем…» я промурлыкала вслух.
Елки, действует!
Бондин смеялся.
— А третий, верхний — что?
— Третий располагает к… беседам, — сказал Бондин.
— Зачем? — Я представила гостей, которые сначала пляшут, потом поют, а потом — беседуют? Что за ерунда? Кто хочет беседовать на свадьбе?
Ладно, проверим. Я решительно подступила к третьему этажу. Поболтать я всегда не прочь, а тут, возможно, например, интересные темы будут в голову приходить.
И темы заявились.
Я с причмокиванием и смакованием откушала маленький шоколадный треугольничек бисквита, политого шоколадной глазурью. С кусочком сахарного шлейфа от платья куклешки-невесты.
Бондин смотрел-смотрел на меня, потом тоже отрезал ломтик и проглотил его. Глаза у него заблестели, будто он слегка опьянел.
— Какой у тебя таинственный взгляд, — сказала я ему. — Такой туманный и интригующий.
— Это туман твоей красоты застилает мне глаза, — сказал Бондин.
— Спасибо за комплимент, — хихикнула я.
Он пригладил волосы, присел на соседний стул.
— У тебя такая интересная профессия, — начал он, — сидеть на кассе в супермаркете, каждый день видеть новых людей…
— Откуда ты знаешь, кем я работаю? — поинтересовалась я.
— Читал о тебе, — игриво сказал он. — В заявлении Маргариты Петровны о принятии тебя в семью… Замечательная профессия.
— Ну, — скромно сказала я, — ничего такого особенного в моей профессии нету.
— Как же, как же, — возразил он, — все эти… цифры, чеки… Ты сидишь и играешь на клавишах кассового аппарата, как пианистка! Как это артистично!
Кхм. Он никогда не видел меня за кассой. Я ведь там всего без году неделя. Когда я тычу в кнопки, я больше похожа на незадачливого воришку, который никак не может подобрать код к сейфу.
Я сказала:
— Да, поэтому мне и нравится работать кассиром. Я воображаю себя на сцене Большого театра.
А в Большом театре выступают пианисты?
— Ты бы прелестно смотрелась на сцене Большого, — мило сказал Бондин. — Особенно если бы была балериной.
Это он, пожалуй, слегка загнул. Я — и вдруг балерина. Я представила себя в гофрированной пачке и с диадемой из страз на голове. Блестящая диадема — это еще ничего. Но пачка! Она же совсем, ну нисколько не прикроет мой пухлый э-э… тыл. Так что никакой прелестности во мне как балерине он бы не увидел. Ой. То есть очень даже увидел бы и решил, пожалуй, что ее слишком много.
Поэтому я сказала застенчиво:
— Лучше уж пианисткой…
— Согласен, — сказал он. — Тем более у тебя такие тоненькие изящные пальчики. Так и вижу, как они порхают над клавишами…
— У кассы — кнопки, — сказала я.
— Над кнопками, — нисколько не сбился с тона он.
— Вот у тебя, — сказала я, — и правда работа крутая. Ты как суперагент. Ну, почти. Тоже типа… спасаешь мир, от всякого нехорошего колдовства.
— О, а я бы хотел спасать тебя, — сказал он. — Чтобы ты была принцессой и тебя украл дракон, а я… — он перебил сам себя. — Не маленький горынчик, а какой-нибудь из крупных пород…
— А что, и крупные драконы существуют? — перебила я его галантности.
— А как же. Размах крыльев до двенадцати метров! Как у самолетика Орхидеи.
— Правда? — вытаращилась я на него. — Не может быть.
Хотя если существуют мелкие, почему бы не существовать крупным?
В кухню зашла только что упомянутая самолетовладелица и, обмахиваясь веером, посмотрела на нас:
— И как вы выдерживаете — не танцевать?
Бондин сказал, не обратив внимания на ее вопрос:
— Это милое создание не верит, что большие драконы существуют.
— Конечно, существуют, — сказала Орхидея. — Я сначала хотела Гигантского Красного завести. Да мне его не прокормить.
— Как бы мне хотелось их увидеть! — воскликнула я.
— Гигантские живут в Новой Зеландии, — сказала Орхидея.
— Вы так порозовели от танцев, Орхидея, — сказал Бондин. — Вам это очень идет.
Орхидея посмотрела на него с подозрением.
— Я могу и приревновать, — игриво сказала я Бондину.
Орхидея и на меня также посмотрела. Потом бросила взгляд на торт:
— Попробовали верхний этаж?
— Да, — сказала я. — И вот очень мило беседуем.
— Разумеется, мило, — улыбнулась Орхидея.
— Денис очень галантный, — сказала я.
— Конечно, галантный. А ты очень кокетливая, — сказала Орхидея.
