А ночью, когда подсчитывалась выручка, хозяин, вздохнув по обыкновению, сказал, что такие люди ему нужны, и выплатил каждому по золотому. Авансом за будущие заслуги.
Не так много, конечно, но если учесть, что еда и крыша над головой — бесплатно, то…
Малыш и Буйвол считали, что им повезло.
Только одно расстраивало Буйвола — отсутствие привычного оружия. Он никак не мог к этому привыкнуть. Без меча он чувствовал себя голым.
— Но, — утешал его Малыш, — если бы у тебя был меч, то у нашего хозяина поубавилось бы клиентов.
И Буйвол, почесывая переносицу, соглашался. В последнее время он был слишком раздражителен, излишне вспыльчив. Возможно, из-за своей временной физической неполноценности. Но скорей всего из-за одолевающих неприятных мыслей. И тревожащих снов.
Не было ему покоя ни днем, ни ночью.
Под вечер народу набилось столько, что даже огонь в очаге стал задыхаться. Лица в основном были знакомые, примелькавшиеся — все жители окрестных сел, убежавшие от своих жен, чтобы с пользой провести время. Несмотря на то, что уже темнело, домой они не торопились — веселились вовсю, распевали песни, танцевали, прыгая так, что пол ходил ходуном. Лязгала медная посуда, вскипали пеной кружки. День завершился. Закончился сезон. Урожай убран, великое дело сделано — разве это не повод для праздника?
А вот сплоченную четверку посетителей, занявших место возле единственного окна, Малыш и Буйвол видели впервые. За ними-то в Основном они и приглядывали. Вроде бы ничего примечательного в незнакомцах не было — темные, в меру потрепанные одежды; кудлатые, не знающие расчески бороды; простые лица, загорелые и обветренные. Эти люди могли быть наемными рабочими, возвращающимися с заработков… Только вот глаза у них холодные. Глаза, шарящие по толпе разгулявшихся селян, словно отыскивая жертву.
Бывает, люди специально приходят подраться. Издалека. С короткими дубинками в рукавах и с длинными ножами в голенищах. Самые обычные люди, живущие обычной жизнью в обычных деревнях и селах. Просто вдруг однажды они начинают чувствовать, как внутри копится что-то темное, тяжелое, гнетущее. И они не находят себе места, все валится у них из рук, все идет наперекосяк. А потом, когда становится совсем невмоготу, они понимают, что надо выплеснуть черную злобу, осевшую в груди. И они уходят. Туда, где их никто не знает.
Бывают такие люди…
— Они мне не нравятся, — поделился Буйвол с напарникам.
Малыш стоял в специально затененном углу, свободном от мебели, и перебирал стрелы в колчане, глядя прямо перед собой. Лук покачивался у него на локте.
— Неудивительно, — усмехнулся он. — Ведь тебе нравятся невысокие брюнетки.
— Может, прогнать их? — Буйвол решил не обращать внимания на сомнительные шутки товарища.
— Тогда уж точно без драки не обойдется.
— Сдается мне, драка будет в любом случае. Малыш пожал плечами:
— Что они, дураки, по-твоему? Они же видят, что здесь все друг друга знают. Их просто разорвут.
— Может ты и прав, — согласился Буйвол, помолчав.
Входная дверь практически не закрывалась. Люди выбегали на воздух опорожниться и освежиться, возвращались осчастливленные, словно там, на улице, каждому давали по золотому. Несколько человек шумно собирались домой, пили на дорожку по последней, затягивали песню о покинутой жене, обходили всех, обнимались… Прощание затягивалось.
Хозяин не успевал разносить еду и напитки. Помощницу свою, рыжую пухлую девчушку, он отпустил домой еще в обед. И теперь с ног сбивался, обслуживая посетителей.
Когда появился монах, не заметил ни Малыш, ни Буйвол. Друзья, разойдясь по разным углам, укрывшись в тени, наблюдали за тихой четверкой незнакомцев и совсем не обращали внимания на хлопанье двери.
И только когда взгляды бородатых чужаков сошлись на одной точке, напарники наконец-то увидели нового человека.
Молодой монах, клейменный лишь одной печатью на правой щеке, неуклюже лавируя в пляшущей толпе, пытался поймать хозяина или хоть как-то привлечь его внимание. Это было непросто.
В конце концов монах опустился на свободное место и стал ждать, пока к нему подойдут.
Чужаки следили за ним.
Малыш и Буйвол следили за чужаками.
Наконец-то ушла компания, так долго собиравшаяся домой. Провожать ее отправились почти все, вывалились за порог, утонули в ночи.
Сразу сделалось тихо и свободно. С улицы доносились крики, несколько хриплых надорванных голосов пытались запеть. Из-за неплотно прикрытой двери тянуло стылым сквозняком — ночи стали совсем холодные.
Хозяин озирался, словно не понимал, что случилось, почему вдруг опустело его заведение. Наконец-то он заметил машущего рукой монаха, подошел, чуть склонился, изображая внимание.
— Я могу здесь переночевать? — спросил монах.
— Конечно, — кивнул хозяин.
— И я бы хотел поесть.
— Горячего ничего нет, — хозяин развел руками. — Только сыр, солонина, холодная овсянка и хлеб. Все остальное уже подъели.
— Принесите сыр и кашу. И хлеба побольше.
— Сейчас все будет. А пить что будете?
— Вода есть у вас?
— Вода?
— Да. Обычная вода.
— Можно поискать.
Буйвол, привыкший к вечным вздохам угрюмого немногословного хозяина, услышав из его уст нечто похожее на шутку, так удивился, что на мгновение забыл о своих обязанностях и подался вперед, выступив из тени. Малыш стоял слишком далеко, чтобы разобрать этот негромкий разговор. Зато чужаки не пропустили ни единого слова. Когда хозяин ушел выполнять заказ, один из них поднялся и сел напротив монаха. Тот поднял голову, недоуменно посмотрел на вдруг объявившегося соседа. Спросил, не выдержав прямого тяжелого взгляда:
— Что?
— А что? — хмыкнул бородач. — Не нравлюсь?
— Почему же?
— И почему же?
Монах стушевался. Бородач с издевкой разглядывал его.
Два его товарища поднялись, подошли, встали за спиной у монаха. Один остался сидеть возле окна.
За соседним столом, залитым брагой, очнулся селянин. Он вздернул голову, открыл мутные глаза, не совсем еще понимая, где находится. Спросил, с трудом ворочая вялым языком, обращаясь к ближайшему бородачу, но смотря куда-то помимо его: — Ты кто?
— Ты сам-то кто?
— Извини… — Селянин пытался сфокусировать взгляд на незнакомом лице. — Не узнал.
— Эй, вы, — подал голос Буйвол, решив, что пришло время вмешаться. — Сядьте на места.
— А ты кто? — повернул голову бородач. В его глазах была точно такая же муть, как и у перепившего селянина.
Монах съежился, не решаясь оглянуться, не осмеливаясь поднять глаза. Он был молод. Одна печать на щеке означала, что он в самом начале пути. Лишь после того, как он пройдет Посвящение и смирением докажет верность творцу судьбы, на второй его щеке появится точно такое же клеймо. Третьей печатью, что выжигалась на лбу, мог наградить только сам бог.
