Она расчистила от зарослей неработающий колодец в центре и создала вокруг подобие парка со стройно высаженными деревцами. Кроме того она снова и снова объясняла Орфину, что именно он, как связной, должен будет сделать. Выглядела при этом невыносимо воодушевленной, прямо сияла.
— А если не получится? — мрачно спросил Орфин, не в силах больше слушать ее одухотворенные речи.
— Мы попытаемся еще раз, — ответила она, ничуть не опечалившись. — Столько раз, сколько потребуется.
Орфин сощурился, вспоминая предостережения гарпии. Впрочем, с чего бы ей верить?
— Разве меня не раскурочит от первой же попытки? Гарпия говорила, что все прежние зрячие канули в твоем колодце.
Он ожидал, что Асфодель рассмеется и обвинит Тисифону в наглой лжи. Но от ее ответа мурашки побежали по спине.
— Теперь ты фамильяр, — она ласково улыбнулась. — У тебя всё должно получиться. Если понадобится, я соберу тебя из праха, и мы попробуем снова.
Его пробрало ужасом, но Асфодель не заметила этих эмоций. Беспросветно слепа к чувствам окружающих.
Было ясно, что ритуал неизбежен, и она заберет в свой ад все души, какие пожелает. Любые сражения с ней уже проиграны. Остается стоять за кулисами, цинично аплодируя тому, как полыхает сцена.
В ожидании конца Орфин видел всё больше смешного в творящемся вокруг безумии и в собственной истории — в том немногом, что из нее помнил. То, что раньше пугало или ранило его, теперь казалось забавным. Нагромождения жира и раскоряченные костлявые веточки. Краткий срок загробной жизни, отведенный призракам как дразнящая издевка. А главное — видения, в которые он погружался, касаясь древ и проникая в их внутренние миры. Идиотские ситуации, на которых зациклились их пленники, скрашивали его часы лучше любой комедии.
Вот амбициозный стартапер презентует проект, но ему унизительно отказывают. Почему бы не подлить масла в огонь? Став внутренним голосом, воскликнуть: "Да что за хреноту ты им предлагаешь! Спасибо, что тебя вообще в здание пустили, чудак. Только сравни свои грязные джинсы и их отутюженные брюки!"
Он прикасался к десяткам древ, и его уносило в водовороты потешного абсурда. Эмоции пленников больше не затрагивали его собственные чувства. Вся их боль и ужас стали не более чем потоками информации, а сам он — сторонним ироничным наблюдателем. Люди, которых раньше было жаль, теперь казались просто жалкими.
Со временем Орфин начал улавливать разветвления внутри кошмаров. Некоторые древесные темницы стыковались друг с другом, как клетки одного организма. Насмешками погружая пленника в недра его кошмара, Орфин мог пробить мембрану, разделяющую смежные воспоминания. Оказывается, внутри древ скрывались целые лабиринты памяти.
Пробираясь всё глубже по цепочке воспоминаний одной тени, Орфин вдруг ощутил холодное покалывание и услышал чужеродный вой ветра — совершенно неуместные в бытовом кошмаре про ссору с отцом. Орфин в очередной раз прошел сквозь мысленную мембрану и внезапно очутился в Пурге — в серой детской с колыбелью, бесцветными игрушками и дымным небом вместо потолка. Но собственное тело… он больше не был собой. Он смотрел вокруг, но не восемью глазами фамильяра. Его новые органы зрения были разбросаны по стене; он видел комнату разом с десятка разных углов. Был буквально размазан по ее стенам.
Его пробрало животной паникой, и он судорожно забарахтался, пытаясь вернуться в родное тело, каким бы искаженным оно теперь ни было. Он инстинктивно потянулся к Бытому и нырнул обратно в пузырь чужих воспоминаний. Не задерживаясь, пустился вспять по анфиладе гулких дежавю, пока не вынырнул с облегчением туда, откуда начал. В Чертоги, в собственное тело.
Ошеломленный, он оторвал руку от коряги и поспешил к ближайшему оазису «реальности», чтоб немного передохнуть.
Но прошло время, и любопытство пересилило страх. Он вернулся к той же коряге и повторил астральный путь в заброшенную детскую. Внимательно присмотрелся к пространству, в котором ощущал себя. И медленно, со скрипом, его накрыло осознание. Он стал цепнем. Он смотрел на комнату из красноватой поросли, покрывавшей ветхие стены.
Он прошел сквозь несколько других древ, вскрывая их воспоминания и души, и всякий раз его забрасывало в новый угол некропилага. Став костяными прутьями, он мог слышать колебания разговоров на далеких островах. Приняв форму синих прожилок нервов — обретал зрение, а вселившись в кровавые лозы — мог шевелить ими.
Всё это открывало удивительные возможности, но не приносило никакой радости. Крайне мерзко оказаться не человеком, не призраком, даже не фамильяром — а гребаным куском раскуроченной плоти. Но было кое-что, ради чего он продолжал странствовать по корягам.
Месть и прожигающий нутро гнев на Тис, на эту суку. Он потерял всякую надежду. Этот гнев — последнее, что у него осталось.
Когда он только очнулся, после перерождения в фамильяра… когда только обрел заново способность говорить, он спросил Асфодель: «Она окончательно сдохла?»
Теперь-то он видел ослепительно ясно, насколько зациклен на ней. Что бы там ни было до перехода — всю свою коду он только и делал, что гонялся за этой несносной неблагодарной девкой. Хуже того — он всё еще не мог выкинуть ее из головы. Все мысли только о том, как бы поизощреннее отомстить ей. Но, по крайней мере, теперь он осознавал, что по уши увяз в этой трясине, и видел собственную зависимость. Неужели нужно было угодить в рабство, чтоб понять, что был несвободен и прежде, вот только дверцу клетки держал на замке сам?
Асфодель тогда ответила:
— С чего ты взял? Нет, она свободна, как вы оба просили. Я держу свои обещания.
Орфин нахмурился и шепотом повторил это слово: «свободна». Его буквы казались зазубренными краешками пилы.
— Я ведь взяла из Садов всего три иглы, — объяснила Асфодель. — Я бы не смогла пришить тебя к Пурге, если б не отпустила птичку.
— Она должна кануть, — сказал Орфин негромко и холодно.
— Это плохая идея, Орфей. Ее, как и прочих, следует забрать в мой светлый сад. Там я найду место для каждого.
Орфин считал иначе. Его трясло при мысли, что Тисифона до сих пор летает над некропилагом, и он беспрерывно думал, как же поквитаться с ней. Он рассудил, что рано или поздно гарпия заявится к банде фантомов, поэтому стал искать к ним путь через цепочки воспоминаний. И нашел, хотя надо отдать Стилету должное: цепня в баре почти не росло. Лишь мясистые прожилки в щелях здания да меленькие косточки на рельсах. Орфин затаился в них, точно бациллы какой-то заразы. Слепой, но чуткий ко звукам. Выжидал… и дождался.
Тисифона заявилась к своим бандитским приятелям, предсказуемая, как падение кирпича.
Натягивая мышцы в стенах, как
