В тот момент молодой начинающий боец понял, что не все может решить папино влияние и родительские деньги.
Дружинники всегда имели чуточку больше, чем все остальные. Ринслер понял это после того, как девушек вокруг него увеличилось раза в два, если не в три, а из каждой драки в кабаках он выходил сухим благодаря отцу.
Тогда-то и появилось это убийственное чувство вседозволенности. Мужчина не останавливался ни перед чем. Просто знал: его вытащат. Драки, девушки, драки… в жизни не было ничего сложного. Если бы тогда его спросили, в чем смысл жизни, он бы, наверное, сказал, что в свободе и красивой юбке под рукой.
Официально его репутация оставалась чистой, как стеклышко. Но все знали кто такой Ринслер, и что он из себя представляет. Друзья уважали, незнакомые парни ровнялись, дурочки влюблялись, умные — обходили стороной. Казалось, что ему было плевать на всех. Но это было не так.
В его жизни был один человек, ради которого он пытался стать лучше.
Это был его младший брат.
Ринслер где-то глубоко в душе понимал, что ведет себя, как скотина. Что родители давно отчаялись перевоспитать своего негодного сыночка. И он не хотел такой жизни для своего брата. Он защищал его, как мог.
Но люди не меняются. Как бы он ни старался, себя изменить было невозможно.
Братья были абсолютно разными. Старший: сильный, смелый, красивый. Харизма жила у него в крови, меч словно с рождения лежал в руке. И младший: слабый, немощный. Он был очень худым, часто болел, мог в любой момент потерять сознание. О военной службе и речи не шло. Они были абсолютно разными, но они были братьями.
Кто знает, как его жизнь сложилась бы дальше. Однако судьба решила, что таким, как он, она не дает второго шанса.
В тот день он был страшно пьян, притащил в дом какую-то очередную девку. Сейчас Ринслер уже не помнил таких подробностей. Помнил только удивленное лицо пацана, увидевшего своего старшего брата, который был для него настоящим рыцарем, вот таким. Мальчик пытался понять, в чем дело, пытался остановить его. Поговорить.
А Ринслер просто отпихнул его. Немощного брата, которого поклялся всегда защищать.
… его судили Кровавым Законом. Сроком на пять лет. Это было смертельное число для всех Изгнанников.
Хотя за убийство родных меньше не дают.
Мать с отцом не простили его. И не простят никогда. Да он и сам себя никогда не простит.
Он предал брата. И вот, в это адской пустыне, где нет ни друзей, ни даже знакомых, вдруг был предан сам.
Только вот почему-то ему казалось, что они с Лексом слишком через многое прошли, чтобы вот так вот глупо бросать друг друга. Оказалось, нет. Жизнь обожгла обоих, но они по-прежнему лезли в самое пекло.
Да, Ринслера не интересовали извечные вопросы. Ему было плевать, куда попадает душа после смерти, и есть ли она вообще, эта душа. Его интересовал лишь один вопрос. Вернее, ответ на вопрос.
Ринслер в который раз прошелся туда-сюда по комнате, затем резко схватил кусок хлеба с подноса, и быстро вышел.
* * *
Он знал, что ведет себя, как полный кретин, и поэтому прибавил шагу — чтобы не передумать. Дорога, всегда казавшаяся ему такой короткой и знакомой, вдруг оказалась очень длинной. Несколько минут показались вечностью.
Песчаников на входе он даже взглядом не удостоил, сразу открыл большую деревянную дверь и вошел внутрь. Нос забила жуткая вонь, но Ринслер давно уже к ней привык. В нижних камерах дышать стало тяжелее. Если там, наверху, еще были отверстия, пропускающие воздух, то тут нет.
В темнице было тихо.
На секунду он подумал, что Лекс снова сбежал, но, поравнявшись с железными решетками, убедился, что это не так. Бывший друг не спал, просто сидел на полу, выпрямив ноги, и уставившись в одну точку. Он не поворачивал головы, но Ринслер знал, что мужчина давно догадался, кто к нему нагрянул.
— Постоять тут пришел? — отчужденно спросил Лекс, не отрываясь от созерцания чего-то, что видел только он.
— Ага, полюбоваться.
— Что, «лапочки» уже не в твоем вкусе?
— Завидуешь?
— Ту блондинку с козлиной бородкой и врагу не пожелаешь. Кстати, она еще жива?
— Не твое собачье дело, — огрызнулся Ринслер.
Лекс усмехнулся. Время шло, но он молчал. Просто не хотел язвить бывшему лучшему другу. Не такое последнее воспоминание он желал оставить о себе. Как там писали Берегини? В смертный час вспомни все счастливые мгновенья свои, покайся в тех, что принесли несчастье, и прости, да возлюби ближнего своего.
— Где же твое красноречие? — удивился Ринслер. — Неужели язык отсох?
— Представляешь, воду мне приносят один раз в день, в горле все пересыхает.
— Хочешь, чтобы я тебе еще и водички принес?
— Нет, просто знай.
Ринслер присел на корточки рядом с камерой.
— Признавайся, кто ты, и что ты сделал с Лексом? — невесело пошутил он.
Лекс поморщился и отклонился, выказывая отвращение.
— Фу, дружище, ты сегодня явно перебрал.
Ринслер в ответ обвел своего бывшего друга насмешливым взглядом.
— Тебе-то уж точно не помешала бы стопка-другая.
— Да. Ты еще хранишь у себя тот ядреный виски?
— Поверь, даже если очень захочешь, судьба не преподнесет тебе такого щедрого подарка.
— Я думал, ты не веришь в судьбу.
Ринслер на секунду оторопел. Он ожидал, что они, как обычно, поцапаются друг с другом. Это придало бы ему злости, ярости… но Лекс всегда умел удивить.
— Я верю вот в эту штуку, — мужчина вытащил из-за пояса большой кинжал, — Один взмах, и никакого виски. Это я тебе обещаю.
— Да уж, не сомневаюсь. — Лекс приподнялся на локтях и отодвинулся чуть подальше от решеток. — Махаться ножом ты умеешь лучше всего…
— Да, не жалуюсь.
— … а вот девчонок никогда не умел выбирать, — убийственно добавил он.
— На твой искушенный вкус не угодишь, — со сдержанной яростью ответил Ринслер.
— Ту, с козлиной бородкой, выбрал ты.
— Если из твоей дырявой башки вытекли еще не все мозги, то ты помнишь, что это было «на слабо».
— Если алкоголь еще не добрался до твоих мозговых жил, то ты помнишь, что уговор был найти самую страшную, а не бородатую.
— Если ты только притворяешься таким идиотом, то ты должен понимать, что она и была самой страшной.
— Если твой атрофированный разум помнит, то я был не против и брюнетки с кривыми ногами.
— Если ты сейчас не заткнешься, я тебе врежу, — не выдержал Ринслер.
— Насколько я помню, раньше ты лежачих не бил.
— Зато я всегда бил идиотов.
— Тогда тебе нужно подняться уровнем выше. Насколько я помню, там их вечно было навалом.
