— В помиловании отказано. Предайте его огню!
Смертник внезапно расхохотался.
— Желаю тебе поскорее оказаться на моём месте, святоша.
Авва Фернар повернулся к приговорённому спиной и пошёл с площади прочь. Дерзкий лающий смех летел ему в спину. Что ж, кем-кем, а трусом иноверец не был. Как, впрочем, и большинство из них, пришла вдруг крамольная мысль. Авва Фернар привычным волевым усилием её подавил.
* * *
До полудня его блаженство разбирал дела, коих накопилось изрядное множество. Затем скромно отобедал в общей трапезной и велел послушнику подседлать жеребца. Лошади были слабостью святого отца, едва ли не единственной, ещё с прежних времён, с войны. Верховую езду сменило фехтование, за ним последовала уединённая молитва, так что в подземелье его блаженство спустился к трём пополудни.
Было в подземелье промозгло и стыло. И безмолвно: гнетущую, ватную тишину нарушали лишь редкие вопли, доносящиеся из дальних пыточных. Неслышно ступая, авва Фернар двинулся по коридорам. В конвое он не нуждался, шёл один, ведомый мятущимся огоньком со свечного огарка. У забранных решёткой одиночных казематов, в которых томились смертники, останавливался, подолгу смотрел вовнутрь и шагал дальше. Лиходеи и лихоимцы, разбойники и казнокрады, под пыткой признавшиеся в содеянном, — у каждого из них оставался ещё шанс. И шансом этим был он, авва Фернар, тот единственный, кто способен был слышать глас Господний. У врагов короны, мятежников и бунтовщиков, безбожников и иноверцев шансов не было никаких. Предательства Господь не прощал.
Камеру, где содержалась преступница, приговорённая к казни на завтра, его блаженство оставил напоследок. Поднеся к решётке свечу, всмотрелся в лицо узницы. Была та совсем молода и, даже измождённая, истерзанная пытками, дерзко и удивительно красива. Безбожница и бунтовщица, поносившая святую церковь и злоумышлявшая на короля, припомнил авва Фернар. Он нахмурился, отринул внезапно охватившую его жалость и зашагал к ведущей наверх лестнице.
Растаяли под сводами Святой Обители последние слова вечерней молитвы, и авва Фернар направился в свою келью. Ни размерами, ни убранством та не отличалась от прочих. Пять шагов в длину, три в ширину. Вся обстановка — дощатый стол, два плетёных стула, чулан да ветхий топчан в углу.
Авва Фернар переступил порог и притворил за собой дверь. Чужое присутствие он даже не увидел — почувствовал. Виду не подал, лишь дрогнул огонёк с зажатой в руке свечи, да холодная струйка пота чиркнула от затылка по позвоночнику.
— Ну, здравствуй, Фернар, — произнёс из темноты за спиной низкий, с лёгкой хрипотцой голос. Его блаженство впервые за многие годы ощутил страх. Был голос говорившего ему не просто знаком — был он неотличим от его собственного.
Авва Фернар медленно повернулся, шагнул вперёд раз, другой. И в свечном сполохе увидел сидящего за столом человека. С лицом, так же неотличимым от его собственного, как и голос.
— Филип… — едва слышно прошептал авва Фернар. — Ты… — Он осёкся. — Живой?
— Как видишь, — подтвердил гость.
Были Фернар и Филип братьями. Близнецами, рождёнными в один день. И были они неразлучны. До тех пор, пока в нищем, раздираемом междоусобицей, погрязшем в многобожии и неверии королевстве не взошёл на престол новый монарх, адепт и посланник единого Господа. Через год после коронации вспыхнула, а потом и захлестнула страну война. Пятилетняя, кровавая, страшная, названная Войной за Веру и закончившаяся победой короны.
Междоусобице настал конец. Уцелевшие уездные князья и бароны присягнули монарху на верность. Владения не уцелевших отошли в казну. Объединённое именем Господа королевство встало с колен. Но подняться в полный рост всё ещё не могло. В провинциях один за другим зарождались, набирали силу и кровавили землю бунты и мятежи. Не принявшие истинную веру отщепенцы и изверившиеся безбожники терзали страну дерзкими набегами, громили воинские гарнизоны, жгли церкви, умерщвляли королевских наместников и мытарей. Выбрались из чащоб и сели на проезжие тракты лесные разбойники. И, выжидая, копили силы воинственные соседи.
Под королевские знамёна братья встали вместе. Филип офицерствовал в пехоте, Фернар — в кавалерии. И воевали за короля до тех пор, пока Филип не дезертировал накануне решающего сражения, уведя за собой пехотный полк. Конной атакой переломивший ход этого сражения и потерявший в нём руку Фернар публично отрёкся от брата. А год спустя получил известие о его смерти…
С минуту братья молча, словно в зеркало, глядели друг другу в глаза.
— Как ты попал сюда? — прервал наконец молчание авва Фернар. — И зачем?
Филип хмыкнул, пожал плечами.
— Присядь, — предложил он. — Можешь считать моё появление у тебя Божьим чудом, брат. Впрочем, можешь считать чем угодно. Важно, что я здесь. И что я здесь с просьбой.
— С просьбой? — удивлённо повторил авва Фернар. — Ко мне? С чего ты взял, что я стану её выполнять?
Филип задумчиво побарабанил пальцами по столу.
— Всё же присядь, брат, — попросил он. — Ты не спрашиваешь, где я был и что делал все эти годы?
— Мне это безразлично, — авва Фернар остался стоять. — Впредь изволь не называть меня братом. Брата у меня нет, я потерял его в тот день, когда выяснилось, что он — предатель и трус.
— Что ж, — Филип усмехнулся. — А я вот продолжаю считать тебя братом. Несмотря на то что брат у меня, по сути, фанатичный палач.
Авва Фернар закаменел лицом, ладонь метнулась к рукоятке клинка.
— Полноте, — Филип даже не шелохнулся. — Неужели ты поднимешь на меня руку?
Авва Фернар стиснул челюсти, усилием воли сдержал гнев.
— У нас три руки на двоих, — сказал он. — И всего одна из них принадлежит мне. Но её хватит, чтобы…
— Ты заблуждаешься, — прервал Филип. — Можешь полагать меня трусом, твоя воля. Но ради твоего же блага — не думай, что лучше меня управляешься с клинком.
— Ты угрожаешь мне?
— Предупреждаю. В общем, так, — Филип подобрался. — Завтра твоя свора собирается казнить девушку по имени Франия, обвинённую в безбожии и мятеже. Прошу тебя: не допусти этого.
Авва Фернар ошеломлённо потряс головой.
— Ты не в своём уме, — бросил он.
— В своём. Я прошу тебя помиловать осуждённую.
Его блаженство презрительно скривил губы.
— Вот, значит, для чего ты явился ко мне, — проговорил он. — Напрасно пришёл. Я никого не милую, милует Господь Бог.
— Бога нет, — возразил Филип насмешливо.
Авва Фернар, смежив веки, с минуту молчал. Потом сказал спокойно:
— Только за эти слова ты уже заслуживаешь смерти. Но ради нашей покойной матери я пощажу тебя. Уходи откуда пришёл.
