— Наполовину, — сказал отец Лимерий. — И эта половинчатость мучила его больше всего.
Много лет назад мать Ил'Лаан влюбилась в эльфа — обычное дело среди людей. И эльфы, случается, берут девушек из имперских земель в жены — если те достаточно красивы по эльфийским меркам. Правда, брак этот непрочен: люди стареют, а эльфы веками остаются молодыми.
Во внешности девушки, в овале лица, в разрезе глаз было нечто эльфийское. Так что эльф — хотелось бы написать юный, но нет, ему было уже две сотни лет, увидев красавицу из приграничного замка, тоже влюбился в нее и увез за горную гряду Фальген Хейм в вечно растущий древний лес.
Они были счастливы в том лесу — но лишь до тех пор, пока были вместе — эльфы не признавали за равную девчонку из имперских владений, пусть в ее жилах и текла благородная кровь. Прошло десять лет — для эльфа как один год, и женщина (уже не столь юная как прежде) родила ему сына, которого нарекли Ил'Лаан. Полукровка, так же, как и его мать, не был принят эльфийским миром, а на его отца уже стали коситься другие эльфы. А жена все старела, уже возле глаз появились морщины, утратила прежнюю стройность фигура, и с каждым годом все больше седины серебрилось в ее волосах. Наступил день, когда по-прежнему юный эльф отвернулся от поблекшей возлюбленной и нашел новую любовь в объятиях своей соплеменницы. Отвергнутая женщина взяла десятилетнего мальчика за руку и пешком ушла из Центрального леса. Долог был их путь и опасен, они едва не погибли на перевалах Фальген Хейма, но спаслись и, наконец, явились домой в грязных лохмотьях, покрытые пылью. Родовым замком владел уже дядя Ил'Лаана, и новый сеньор даже не открыл ворота перед младшей сестрой и ее сыном, лишь крикнул с башни: «Не нужны нам бастарды и шлюхи — ступайте, откуда пришли, — в лес к эльфам, в болота к оркам, что вам больше по нраву, опозоренная сестра мне не нужна».
Напрасно молила женщина принять в замок хотя бы мальчика — ворота так и не открылись. Ночь провели они в сожженной лачуге недалеко от замка, а наутро вновь отправились в путь. Выбиваясь из сил, мать и сын дотащились пешком до Альмарейна.
Ил'Лаан попробовал поступить в оруженосцы к какому-нибудь рыцарю, но его отвергли как худородного, писец при монастыре отказался внести его в списки сквайров, и даже, несомненно, знатное происхождение матери не смогло тут ничем помочь полукровке. А что он полукровка — было видно с первого взгляда: слишком узкое лицо, острые уши, шелковистые волосы — все в нем было изящной эльфийской породы, ничто не намекало на его связь с человеческим родом. Жить было не на что, мать стала работать прачкой, Ил'Лаан устроился в таверну помогать на кухне. В первый же день хозяйский сынок обварил ему жирным супом руку, кисть покрылась волдырями, распухла и поваренка-полукровку выгнали. Он пристроился на конюшне, чистил и скреб скакунов благородных рыцарей, его рука загноилась от грязи, в ней завелись черви. Полуэльфа вновь выгнали — чтобы зараза не перекинулась на породистых лошадей.
Он стал просить милостыню, выставляя напоказ изувеченную руку, жалостливые горожанки кидали ему медяки. Его не пускали в таверну — он ночевал на улице. Он дрался с безногим крестьянином за право выпрашивать мелочь на углу базарной площади, его били стражники и уличные девки. Он бы давно умер, если бы был человеком, но древняя кровь в его жилах постепенно одолевала болезнь, и рана на руке заживала, зато росла ненависть в сердце. Он, с младенчества почитавший себя чуть ли не принцем, стал отверженным в землях людей. Как он их возненавидел! До самого дна души. Возненавидел мать за то, что она притащила его в Альмарейн. Дядю, который не пустил их на порог родного дома, хозяина таверны и его сынка; монаха, не внесшего имя Ил'Лаана в списки. Все они могли помочь — могли, но не захотели, и с каждой прожитой в унижениях и боли минутой ненависть разрасталась и затмевала весь мир. Даже небо становилось черным в ясный день, когда Ил'Лаан вспоминал о своих гонителях, а вспоминал он их постоянно.
Однажды на базаре он услышал разговор — какой-то парень, скрывая лицо, на котором без труда можно было различить фиолетовый кружок клейма, которым метят за кражу, рассказывал старому сопернику Ил'Лаана, крестьянину без ноги, о проклятых. О том, что лишь надо воззвать к Бетрезену, и ты станешь великим последователем культа, а не жалким отверженным оборванцем. И уже неважно — был ли ты знатен в Империи, и насколько благородная кровь течет в твоих жилах. Это не интересует Падшего. Если ненависть твоя сильна и пылает не хуже лавы, — ты возвысишься до высот, которые не снились тебе в Империи. Главное — никого не любить, и сердце твое обратится в камень. Только каменное сердце может познать счастье, ибо ему никогда не бывает больно.
— Так скажи мне, как воззвать… — пробормотал одноногий.
— Ты точно этого хочешь? Не раскаешься? Не пойдешь на попятный? А то смотри, парень, Бетрезена не предают, заруби на своем грязном носу.
— Клянусь Всевышним…
— Нет, Всевышним клясться не надо. Клянись огнем Преисподней.
— Клянусь огнем…
Клейменый помолчал, прикидывая, многого ли стоит этот безногий попрошайка, потом решил, что для Бетрезена любая душа — лакомая добыча, и, наклонившись к уху нищего, зашептал. Впрочем, шептал он достаточно громко, так что притаившийся за бочками Ил'Лаан слышал каждое слово.
— Дарую тебе, Бетрезен, свое сердце… — начиналось обращение к Падшему ангелу.
Неведомо, запомнил ли те слова одноногий, но в память полуэльфа они впечатались не хуже клейма.
В тот же день полукровка бежал из города, и на ближайшем камне на окраине леса сжег восьмиконечный крест Всевышнего и призвал Бетрезена…
В первый миг ему показалось, что никто не отозвался. А сердце по-прежнему горело огнем ненависти. Юноша всхлипнул бесслезно и направился назад к Альмарейну. Он шел, не замечая, что губы беззвучно шепчут одно-единственное слов — «Бетрезен».
Он вздрогнул от неожиданности, когда его нагнала повозка, запряженная двумя мулами. Ею правил человек в белом балахоне, а на голове у него вместо шляпы или шлема красовался козлиный череп.
— Топай сюда, листогрыз! — позвал возница нового служителя Бетрезена.
Так Ил'Лаан превратился в Идразеля.
А еще через несколько лет он смотрел, как рушатся в огненную пропасть стены Альмарейна…
— Я бы не доверил этому парню послания Демосфена, — заявил Гоар, сидя в домике священника за столом и недобрым взглядом в который раз ощупывая Ренарда. — Он нежить пригрел, и вообще…
