Звенели ликующие голоса, звучали монотонные напевы молитв. Из распахнутых окон и дверей изливался наружу свет. Алые всполохи, словно отблески пожаров, были видны издалека.
Взбудораженные люди из окрестных сел и деревень выходили на улицу, смотрели на далекое зарево. Гадали, что же это такое.
Поздней ночью, в Час Огня, главный храм Локайоха тоже был залит светом. Сотни монахов стояли вдоль стен, держа в руках толстые черные свечи. Тысячи факелов коптили высокий свод пещеры. С десятков раскаленных жаровен струился ароматный дым, тяжелый и маслянистый.
Суайох приблизился к алтарю, склонил голову, опустился на колени перед золотой статуей, протянул к ней руки, держа в ладонях матовый шар.
— Сфера твоя, Локайох.
Рубиновые глаза алчно блеснули.
Медленно и осторожно, словно новорожденного ребенка в купель, Суайох опустил сферу на основание. Она угнездилась в центральном отверстии диска, провернулась сама, укрепляясь, и на ее поверхности проступили древние письмена. Те самые знаки, что были начертаны рядом с камнями — Глазами Стихий.
— Мы слуги твои, Локайох. — Монах поднялся, отступил на шаг. — И сила твоя — наша сила. Мы смиренно ждем неизбежного. И радуемся свершившемуся.
Золотой бог сиял.
Близилось его время.
За ночь навалило столько снега, что лес переменился до неузнаваемости. Деревья стали похожи на заледеневшие облака. Выгнулись дугами молодые березки. Кусты тонули в нанесенных сугробах. Лес потрескивал, стонал. Порой слышалось, как лопаются стволы, прихваченные крепким утренним морозом. Елки, оживая на мгновения, чуть слышно вздыхая, стряхивали с лап пушистые снежные наросты, и те скользили вниз, оголяя темную зелень хвои, превращаясь в миниатюрные лавины, и, наконец, тяжело шлепались в снег, оставляя на идеально ровной белой поверхности бесформенные уродливые оспины.
Вьюга засыпала все тропки, спрятала все вешки, залепила все зарубки.
Буйвол, улыбаясь, негромко поругивался в поднятый меховой воротник. Он шел по лесу на коротких лыжах, помахивая топором, обстукивая обухом стволы. Он искал деревья, тремя косыми засечками отмеченные для вырубки.
Зима выдалась снежная, морозная. Хорошая зима, настоящая. Как раньше. В детстве.
И места знакомые. Пусть и забытые. Но родные.
Только вот друзей уже нет.
И родителей.
И старого дома.
Ничего уже нет…
Прямо из-под лыж выпорхнула куропатка, и Буйвол вздрогнул, чуть не упал. Потом деланно рассмеялся, покачал головой.
…Ничего уже нет. Только люди, которые помнят его, помнят его родителей. Но они обижены на него за то, что однажды он от них ушел, продав городским чужакам родной дом. Продал частицу деревни. На слом. За бесценок. Чтобы купить меч. Безделицу!
Такое люди не забывают.
Он понял это, когда вернулся. Его узнали не сразу — столько времени прошло. Да и он никого не узнавал. Но имена еще жили в памяти. И он всматривался в лица людей, называющих такие родные имена. Пытался увидеть там прошлое.
А они разглядывали его. Вернувшегося чужака.
Деревня сильно изменилась. Появились новые дома, старые избы почти все исчезли. Лес. отступил, на освобожденных площадях раскинулись огороды. Артели лесорубов давно не было, селяне жили крестьянским трудом и охотой. Когда Буйвол сказал им, что собирается заняться отцовским делом, они переглянулись, недоверчиво покачали головами. Лесоруб им был не нужен — так они думали.
Но они ошиблись.
Буйвол поселился в заброшенном лесном домике, где когда-то бобылем жил нелюдимый бортник. До деревни было часа два ходу — достаточно далеко для посторонних и довольно близко для тех, у кого есть какое-то дело.
Несколько дней Буйвол обустраивал свое новое жилище — конопатил щели, латал дыры на крыше, правил крыльцо, укреплял дверь, выметал мусор, мастерил подобие мебели. Работы хватало, и он увлекся ею, неожиданно для себя забыв обо всем, в том числе о богах и о судьбе.
А потом пришел первый заказчик, сказал, что ему нужны бревна для колодезного сруба. Посетовал — он бы и сам справился, но уж больно погода плохая, все дожди, дожди, а здоровья нет никакого, спину вот прихватило, возраст все-таки…
Через два дня все было готово. Деревья повалены, сучья обрублены, бревна ошкурены, обтесаны, опилены, сложены. Когда стих дождь, на упряжке лошадей приехал заказчик, довольно, покивал, деловито спросил о цене. Буйвол пожал плечами — он не умел торговаться.
Новый колодец встал посреди деревни.
И люди потянулись к лесорубу. За дровами, за слегами, за бревнами. Заказали балки для моста через овраг. Подбирали щепу, чтобы крыть крыши. По первому снегу пришел человек от охотников, попросил обновить просеку к переправе.
Буйвол брался за любое дело и никогда не торговался.
А зимой ударили морозы. Печки топились целыми днями, и запасы дров у селян быстро таяли.
Работы лесорубу хватало…
Скрипел под лыжами снег. Глухо отзывались на удары топора промерзшие древесные стволы. Искрясь, сыпалась с ветвей белая пыль. Рушились снежные комья.
Буйвол нашел свою старую зарубку. Поднял голову, еще раз осмотрел помеченную березу, определяя, куда она клонится, как будет падать, где надо рубить. Потом снял лыжи, долго ходил вокруг дерева, приминая снег. Скинул рукавицы, снял полушубок. Крякнув, размахнулся широко. И полетела щепа, застучал, зазвенел топор, вгрызаясь в древесину. Через несколько минут береза вздрогнула, накренилась и стала медленно валиться, цепляясь ломающимися сучьями за соседние деревья, словно пытаясь удержаться, остановить падение.
Снег взметнулся фонтаном. Ствол лег точно, как намечал Буйвол.
И вновь застучал топор, отсекая торчащие ветви…
Зимние дни короткие, а вечера пустые. Заняться нечем. И тогда одолевают тягостные думы, мучают неприятные воспоминания, и никак от них не отделаться. И не дают покоя многочисленные “если бы”.
Если бы он не пошел к ведьме, то она бы, наверное, осталась жива, и не было бы пожара, и загадочный шар не перешел бы в руки монахов, на алтарь бога.
Если бы он не выкинул камень в реку, а, скажем, закопал бы в землю…
Если бы он не встретил Малыша…
Если бы он не ушел из дома…
Если бы, если бы, если бы…
Вроде бы делаешь все сам, сам принимаешь решения. А на самом деле идешь по проторенному пути. И не можешь с него свернуть. Все предопределено, каждый шаг, каждый поворот.
Может, и сейчас?..
А бог смеется, наблюдая за потугами ничтожного человечка сойти с дороги.
А вдруг там, за обочиной, ничего нет? Пустота? Тьма?..
Зимние ночи долгие. Сон некрепкий, чуткий. Совсем рядом воют осмелевшие от голода волки, ухает на крыше филин, и кто-то ходит под окнами, хрустит снегом, пробует, покряхтывая, стены на прочность.
